—  — Счастье на море изменчиво, капитан, — ответил я, тронутый до глубины души его удрученным видом.

— Но, в сущности, разве все потеряно? Почти все, как мне кажется.

— А если похитителей застигнуть в свою очередь и отнять у них присвоенную добычу?

— Что вы этим хотите сказать, Милс? — сказал Мрамор, подняв голову. — Говорите ли вы вообще, или же у вас есть какой-нибудь план?

— И то, и другое, если хотите, капитан.

— Посмотрим, что вам пришло в голову, милый мой мальчик, ведь вы рождены не заурядным человеком, — говорите же.

— Скажите мне сначала, капитан, не было у вас особого разговора с Ле Контом? Не сообщил ли он вам о своих планах?

— Я только сейчас ушел от этого ломаки. Его милые улыбки, Милс, вонзаются в меня, подобно иглам; видно, что он в упоении от своей победы. Если только мне когда-либо удастся возвратиться в Соединенные Штаты, не я буду, если я не вооружу крейсер и не пущусь в преследование за ним. Я согласен сделаться пиратом, чтобы только изловить этого негодяя.

— Но нет никакой крайности ехать в Соединенные Штаты ради крейсера, раз французы настолько вежливы, что уступают нам здесь, на месте, свою шхуну.

— Теперь я начинаю понимать вас, Милс; эта идея заманчива. Но у французов в руках мое полномочие; без этой бумаги наше нападение на них является разбоем.

— Позвольте вам заметить, капитан, что мы лишились полномочия вследствие несчастного случая. Мы всегда можем доказать это.

— Да, на «Кризисе», но не на этой маленькой «Полине». Полномочие имеет силу только на том судне, которое там значится.

— Я с вами не согласен, капитан. Предположите, что наше судно погибло во время захвата неприятеля^ разве мы не имели бы права продолжать путешествие на взятом судне и затем бороться со всем, что оказалось бы поперек нашей дороги?

— Клянусь святым Георгием, вы правы! Я только что собирался сделаться пиратом, а теперь выходит проще, я могу надеяться отнять свою собственность.

— Как, разве можно назвать пиратами экипажи, восстающие против своих победителей и отнимающие от них свои суда?

— Милс, вы хороший моряк, хотя рождены, чтобы быть выдающимся адвокатом. Дайте мне руку, мой мальчик; благодаря вам, у меня появился луч надежды; этого достаточно, чтобы я мог продолжать жить.

Затем Мрамор передал мне свой разговор с Ле Контом со всеми подробностями; француз вдруг стал очень спешить с отъездом. Я сразу догадался о причине: ему хотелось как можно скорее увезти Эмилию. Я рассказал Мрамору о моей неожиданной встрече и повел его к палатке, где представил его Мертону, как старого знакомого. Пока Мрамор прогуливался под руку с майором, я остался с глазу на глаз с Эмилией.

Ле Конт не замедлил появиться, но, несмотря на свою очевидную ревность, он держал себя с большим тактом и любезностью, пригласив нас всех отобедать с ним. Обед был поистине царский: суп а ля тортю, шампанское, кушанья самые изысканные.

В пять часов мы все были приглашены присутствовать при спуске шхуны. Шампанское и бордо развеселили и Мрамора, и меня.

Французские матросы отличились в постройке «маленькой Полины», из нее вышло не только большое и комфортабельное судно, но главное, по всем признакам, оно должно было иметь скорый ход. Ле Конт сам руководил постройкой «Полины», желая блеснуть своим искусством перед своими марсельскими друзьями и имея в виду, главным образом, прелестную Эмилию Мертон.

Как только все были в сборе, Ле Конт, войдя на шхуну, дал знак тронуться. Тотчас сняли все подпоры, и судно легко понеслось по воде.