Первая не выдержала Миртл Хогбен. Она разрыдалась, уткнувшись не в тот платок. Кто преобразит уничиженную плоть нашу? Таких слов ее чувство приличия не могло перенести.

— Спокойнее, — шепнул ей муж, поддерживая ее пальцем под локоть. Она покорилась мужниному сочувствию, как покорялась в их совместной жизни его более сомнительным желаниям. Ничего ей не требовалось, кроме мира и покоя и кое-каких сбережений на карманные расходы.

Женщина хлипкая, миссис Хогбен оплакивала сейчас все те обиды, которые ей пришлось перенести в жизни. Ведь Дэйзи приносила одно уничижение. Но было и понимание, да, были такие минуты. Ведь только девушки и понимают друг друга, девушки, но не женщины. Сестры, сестры! До того как жизнь раскидает их в разные стороны. И вот Миртл Морроу снова шла по саду, а Дэйзи Морроу обнимала сестру за плечи; воздух наполняли признания и запах бродящих давленых яблок. Миртл сказала: знаешь, Дэйзи, что мне хочется сделать? Мне хочется заткнуть лимоном тубу, на которой играют в Армии спасения. Дэйзи захихикала. Ты совсем спятила, Мирт, сказала она. Спятила, но никого не подвергла уничижению. И Миртл Хогбен стояла и плакала. Один раз, один-единственный раз ей захотелось столкнуть кого-то вниз с обрыва и посмотреть, какая у него тогда будет физиономия. Но Миртл никому в этом не призналась.

И миссис Хогбен оплакивала то, в чем она никому не могла признаться, все то, с чем она не могла совладать в себе.

По мере того как потекли более милостивые слова молитвы, Отче наш, которую она знала наизусть, хлеб наш насущный, ей следовало бы утешиться. Да, следовало. Следовало бы.

Но все-таки где же Мег?

Миссис Хогбен отделилась от остальных. Походка у нее была деревянная. Если кто-нибудь из мужчин заметит ее уход, подумают, что она слишком уж расчувствовалась или что ей понадобилось облегчиться.

А облегчить себя ей хотелось бы призывом: Маргарет, Мег, ты что, не слышишь меня, Ме-ег! — и протянуть это сердитым, визгливым голоском. Но священника не перекричишь. И она продолжала вышагивать. Похожая на цесарку, зацепившуюся своим пестрым шелковистым оперением за колючую проволоку.

Сделав еще несколько шагов, походив туда-сюда и немного дальше, они услышали голоса.

— Кто это? — спросила Мег.

— Мои папаша с мамашей, — сказал Ламми. — Ругаются из-за чего-то.

Мамаша Уэлли только что нашла две неоткупоренные бутылки пива. И где — на свалке! Скажите, пожалуйста! Что-то подозрительно!

— Может, они с отравой, — предостерег ее муж.

— С отравой? Иди ты знаешь куда! — крикнула она. — Это только потому, что я нашла!

— Кто бы ни нашел, — сказал он. — Кому захочется пить горячее пиво?

— Мне захочется, — сказала она.

— С собой ведь мы привезли ледяное!

Он тоже начал покрикивать. Ее, бывало, иной раз заносило.

— А кто хотел припрятать то, что мы привезли? Пока оно горячим-прегорячим не станет? — крикнула она во весь голос.

Оба Уэлли, и муж и жена, обливались потом.

И вдруг Ламми понял, что девушку надо увести подальше отсюда. Хватит с него этих пьянчуг. Хорошо бы гулять со своей девушкой по лужайке, где трава скошена, вот как в Ботаническом саду, чтобы зеленый дерн пружинил под их неторопливыми ногами. Статуи указывали им путь сквозь слепящий свет, туда, где они наконец сели под огромными глянцевитыми листьями и стали глядеть на лодки, скользящие по воде.