— Когда была свадьба?

— Осенью двадцатого года.

— А все, что вы рассказывали про Марину, которая называла себя Замфирой, когда происходило?

— Примерно за год до свадьбы, значит, в девятнадцатом году.

— Ну хорошо. Оставим все это и перейдем прямо к свадьбе.

Фэрымэ опустил голову и принялся растирать колени.

— Если вы настаиваете... Я только попрошу еще две-три секунды, чтобы сообщить, что Марина только-только начала ваять свое «Рождение Венеры», когда Оана попросила разрешения у отца отправиться в горы. Так что в то лето Марина осталась без модели. В полном отчаянии она собрала своих знакомых юношей, и они пировали все ночи напролет. Нужно сказать, что никто из них никогда еще не бывал в таком богатом боярском доме...

— Две-три секунды уже давно прошли, — напомнила Анка Фогель.

— Прошу прощения. Хотя это и странно, но я никак не могу перескочить через некоторые подробности, на первый взгляд совсем незначительные и все-таки решающие для последующих событий. Я должен вспомнить этот старый богатый дом, потому что в нем проживали тетки Марины — две старухи, у которых, казалось, не было и одного ума на двоих, но это только казалось...

— И какое это имеет значение? — сухо оборвала его Анка Фогель.

— А вот какое. Эти старушки постоянно твердили мальчикам, которым, прошу заметить, в ту пору не было и двадцати лет: «Смотрите не влюбитесь ненароком в Марину, потому что она суженая Драгомира. Только за Драгомира она должна выйти замуж, иначе угаснет наш Фэрымэ неожиданно замолчал, испугавшись не столько телефонного звонка, сколько резко изменившегося выражения лица Анки Фогель. Мрачно глянув на телефон, она раздавила в пепельнице только что зажженную сигарету. Потом сняла трубку и поднесла ее к уху, выдавливая из себя улыбку. Фэрымэ вдруг стало страшно, и он отвернулся к книжному шкафу.

— Понятно, — услышал он ее шепот.

Последовала пауза, потом прозвучало несколько слов на русском языке, и трубка опустилась на рычаг.

— Фэрымэ, — прозвучал как будто посторонний голос, — вы счастливый человек.

Анка Фогель налила бокал шампанского, выпила его до дна и закурила новую сигарету.

— Только не знаю, приносите ли счастье другим. Но это мы узнаем позднее. Во всяком случае, все может оказаться еще более таинственным, чем вы рассчитывали, когда начинали выдумывать историю с Оаной и Замфирой.

— Даю вам честное слово... — зашептал, бледнея, Фэрымэ.

— Прошу не перебивать. Мне совершенно безразлично, все или не все приключения, о которых вы пишете и рассказываете, придуманы вами. Но возникает маленькая психологическая проблема, которую я хотела бы разрешить. Проблема такая: зачем вы по ходу рассказа придумываете разных действующих лиц? В надежде оттянуть время и таким образом спасти себя? Но я не понимаю, чего вы боитесь, не понимаю, что это за опасность, которой вы так хотите избежать...

Фэрымэ побледнел еще больше и непроизвольно принялся растирать колени. Но сказать что-либо не решался, хотя Анка Фогель смотрела на него и вроде бы ожидала ответа.

— Во всяком случае, — заговорила она, еще раз наполняя бокал, — человек вы везучий. Ведь вы и не знаете, какой сюрприз приготовили мы вам этой ночью. Вам даже в голову это прийти не может! — Лицо ее искривилось вымученной улыбкой. — Я хотела после трех часов, когда, как вы говорите, Господь Бог спускается на землю, прогуляться вместе с вами по улице Мынтулясы, чтобы вы показали мне и вашу школу, и корчму, и дома с глубокими подвалами...

— Этой улицей нужно любоваться летом, — горячо заговорил Фэрымэ.