Она вздохнула.

Слова «камизэлька» я не знала, но нетрудно было догадаться, что это безрукавка по-польски.

— А вы, пани Зоя, за какие грехи здесь? — прошептала Малгожата и вдруг сладко зевнула.

— Спите сейчас, у нас еще будет время поговорить, — сказала я. И сама ужаснулась своим словам. Получается, я предрекла ей долгое заточение! Мне надо было утешить ее, убедить, что в обстоятельствах ее дела разберутся, что обвинение ее вздорно, что это провокация чистой воды… Совершенно непонятно, за что так поступил с ней этот «пулковник». Неужели месть за то, что она его некогда отвергла? Тогда он подлец, вот и все. Но зачем он оставлял ей драгоценности? Вдруг бы она сбежала с ними… Хотя откуда Малгожата знала, может быть, в том узелке лежали какие-то подделки, а не настоящие камни? Темная история. Несправедливая! Хотя.., кто из нас мог ждать от красных справедливости?

Малгожата молчала, я тоже. Я думала, она уже спит, как вдруг она слабо выдохнула:

— Добраноц!

— Добраноц, — пожелала и я. — Доброй ночи.

Больше я ничем не могла облегчить ее участь, только надеждой, что первая ночь ее заточения будет доброй!

Дыхание Малгожаты моментально стало ровным, тихим — она уснула, словно рухнула в сон. А через мгновение и я, которая давным-давно уже отвыкла спать спокойно, тоже уснула.

Почему-то в Париже вот уже почти сотню лет считается хорошим тоном при упоминании этого храма скептически пожимать плечами. Алена парижанкой не была, поэтому Сакре-Кер считала Шедевром архитектуры, а двухъярусную карусель обожала за ее совершенную красоту, за то, что здесь была красная лошадка под удобным седлом, и сажать на него Лизочку можно было совершенно без опаски. А главное, за то, что здесь целый день без остановки игрались лучшие в мире мелодии — мелодии аргентинского танго, причем большей частью подлинные, начала минувшего века, когда это танго только родилось и еще не было испорчено чеканной, несколько милитаризованной ритмикой, из которой позднее вылупилось танго классическое… (впрочем, комплименты этому виду танца мы уже отпускали, поэтому не станем повторяться). Звучал здесь, конечно, и несравненный Пьяццола с его бандонеоном, куда ж без него, и настроение у всех, кто садился на эту карусель и начинал кружиться в ритме старого танго (очень напоминающего вальс, даже если это была «La Cumparsita»), мгновенно делалось самое благостное и романтическое. Лица всех без исключения — и детей, и взрослых, катающихся и просто наблюдающих со стороны, — расплывались в улыбках, и Алена точно знала, что сейчас на ее губах играет точно такая же мечтательная улыбка, как на всех прочих лицах.

Наученная прошлогодним опытом общения с Лизочкой, она сразу покупала целую пачку билетов. Во-первых, так выходило дешевле, чем платить за каждое отдельное катание (оно стоило два евро, а оптом за тринадцать билетов следовало выложить всего десять), во-вторых, Лизочка никогда не ограничивалась меньше чем пятью кругами и уходила с карусели только после слезных молений Алены, у которой уже начинала мутиться голова и желудок подкатывал к горлу. У Лизочки голова не кружилась никогда, с вестибулярным аппаратом у нее все было как надо, и это означало, что и в вальсе она в свое время сможет кружиться без устали… Алена такими талантами, увы, не отличалась!

Ну вот, значит, они катались, катались, катались… Под балюстрадой лестницы, ведущей к Сакре-Кер, стояли скамейки, и лица сидящих на них уже успели примелькаться Алене.