Подумать только, если бы не Ванда, она так и не узнала бы правды и уже лет пять была бы женой Джейка, не исключено — матерью его детей. Так почему же она до сих пор не чувствует облегчения оттого, что правда восторжествовала и что она не живет на свете несчастной обманутой дурочкой? А может, действительно она предпочла бы ничего не знать и просто быть его женой? Сердясь на собственную слабость, она попыталась выбросить из головы все эти мысли. Они теперь в ее спальне. Она осторожно открыла глаза, но поспешно закрыла их, потому что комната вновь закружилась вокруг нее. Сама виновата, мысленно упрекнула она себя, ничего не ела, считай, с самого Нью-Йорка, ни крошки в полете, да и с тех пор, как здесь — почти ничего. Неудивительно, что у нее полный упадок сил.

Прошлое и настоящее начали головокружительно смешиваться, становясь чем-то таким, что вообще не имело времени, и ослабляя ее связь с реальностью, смещая ее к точке, где она вообще ни в чем не была уверена, кроме того, что она все еще в объятиях Джейка. Когда он положил ее на кровать, она открыла глаза, но ничего не увидела, ослепленная холодным зеленым светом его взгляда.

Все ее тело трепетало от напряженной попытки произнести его имя, а когда она поняла, что не в силах растопить ледяной холод его взгляда, на глаза навернулись жгучие слезы. Ей опять восемнадцать, и она отчаянно влюблена. Она потянулась к нему с невнятной мольбой, дыхание ее вырывалось из легких вместе с неприятным хныканьем, а когда Джейк отпрянул, дико и беспощадно отторгая ее от себя, ей показалось, что он вот-вот сломает ее хрупкие кости.

— Чего ты от меня хочешь, Джейми?

Его голос, когда он говорил это, обрел какую-то незнакомую рваную хрипловатость. Жестокое эхо старой боли тревожило и смущало ее. Она чувствовала головокружение и бредовость своего состояния, но ничего не могла изменить, не могла даже произнести хоть какие-то слова, которые могли бы что-нибудь объяснить. Да и что объяснять? Где-то в самом дальнем уголке омраченного сознания дрожало и билось нечто вроде предостережения. Что-то говорило ей, что происходит нечто невероятно нелепое, но она не хотела прислушаться к этому. Думать она могла только о том, как сильно страдает и как тоскует об этом человеке, сидящем рядом и глядящем на нее так, будто по каким-то причинам с удовольствием задушил бы ее.

Сумбур и путаница изнурили мозг Джейми, уловив ее в силки прошлого, глаза с каким-то совершенно незнакомым красноречием умоляюще смотрели на него.

— Джейми, ради Бога! — Его пальцы отдернулись от ее запястий, будто они жгли его огнем. — Какие, черт побери, игры ты тут затеваешь?

Он отодвинулся от нее, а она не хотела, чтобы он уходил. Паника и боль впились в ее сердце когтями, острыми как ножи; зияющая черная пустота поглощала ее, и оттуда, из этой пустоты, в остром страдании выкрикивала она его имя.

На мгновение тьма расступилась, и ее опалил жар прильнувшего к ней тела Джейка, а прикосновение его губ будто ответило на мольбу в ее голосе. Она бездумно, чувственно отдалась блаженству поцелуя, ее язык лихорадочно пробегал по этим, так хорошо знакомым ей очертаниям губ, а сердце неистово колотилось в груди.

— Джейми.

Неуверенный голос Бет заставил ее проснуться. Она открыла глаза, ошеломленно поняв, что за окнами уже день.

— Джейми, как ты себя чувствуешь? — тревожно спросила Бет, приближаясь к ней. — Я хотела вчера вечером вызвать врача, но Джейк сказал, что в этом нет необходимости. Сказал, что подобные приступы слабости случались у тебя и раньше.