– Да, Алина Максимовна, ваше присутствие необходимо... А самое главное – подпись. Уж простите, что тревожу...

– Я без машины сейчас, – сухо ответила Алина. – Придётся вызывать такси, так что не знаю, когда подъеду. Как получится.

– Хорошо, Алина Максимовна, ждём вас...

Такси прибыло довольно оперативно, и уже через полчаса Алина, спрятав воспалённые глаза за щитком тёмных очков, решала вопросы, которые директор не мог уладить без неё. Работа заняла часа три. Подписав документы, Алина также осталась на плановое совещание, в течение которого по большей части из-под прикрытия очков просто любовалась молодыми красивыми преподавательницами – Мариной Викторовной и Еленой Андреевной. Лет семь назад с Еленой, тогда ещё совсем молоденькой блондиночкой, получившей свою первую работу после университета, у неё был роман, закончившийся разрывом. Но сотрудница увольняться не стала: держалась за хорошее место с весьма высокой зарплатой. Теперь у неё с хозяйкой центра остались чисто рабочие отношения. Рыжую красавицу Марину Алина соблазнить не успела: заболела и почти отстранилась от дел. Та, кстати, была дочерью Аксентьева. Именно она порекомендовала Алине своего отца, бывшего декана факультета иностранных языков, на должность директора центра.

Аксентьев, седой крупный мужчина с солидной грушеобразной фигурой, приятным звучным голосом и правильным, вкрадчиво-интеллигентным произношением, проводил Алину до самой дверцы такси.

– Спасибо, Алина Максимовна, уж извините, что выдернул вас... Но сами понимаете... без вашего присутствия – никак...

– Всё в порядке, ничего страшного. До свиданья, Виктор Анатольевич, – сухо кивнула та, садясь в машину и снова сдвигая надоевшие очки наверх.

– Всего доброго, Алина Максимовна...

Свои поиски лечебного средства она продолжила уже дома, выпив ещё кофе (кофемашина стояла у неё прямо в спальне) и освежившись под душем. С кухни тянуло чадом: мама пекла блинчики. Отойдя от сыроедения, Алина позволяла себе блинчик-другой, а вот мама порой поглощала их дюжинами. Она и сейчас настряпала их целую гору – золотисто-румяных, узорчатых, аппетитных. Она и сама была пышная и дородная, как сдобная булочка.

– Кушай как следует, Алиночка. – Рядом с блюдом блинов мама поставила на стол две розетки со сметаной. – А то с утра из дома ушла – толком не позавтракала даже. Ты где так долго пропадала, кстати?

– Дела кое-какие были. По работе, – сдержанно ответила Алина, аккуратно накладывая чайной ложкой сметану на блинчик.

Она съела два блинчика и треть своей порции сметаны, а мама умяла восемь штук, доела её сметану, да ещё пачку творога с мёдом навернула с большой кружкой какао. К этому напитку мама питала особенную страсть и всегда пила его нестерпимо сладким. Вместо сахара она в отчаянной и практически бесполезной попытке сократить калорийность бросила в кружку несколько таблеток заменителя – получилось поистине тошнотворное пойло, но только такой уровень сладости, эквивалентный шести-семи ложкам сахара, и удовлетворял маму. В трудные времена еда была последней и едва ли не единственной маминой радостью и прибежищем, компаньоном и лекарством от грусти. Сейчас она понемногу отходила от этой привычки, но порой приступы чревоугодия её посещали – по старой памяти.

Алина присосалась к терпковато-сладкой, брызжущей соком мякоти грейпфрута.

– Ах, как пахнет... Обалдеть! – вдохнув аромат кожуры, очарованно проговорила мама. Сам грейпфрут она не любила, обожала только запах.

Алина же грейпфруты была готова поглощать тоннами. Эта страсть осталась от её сыроедческого прошлого.

– Ну вот, опять почти ничего не съела, – покачала мама головой.

– Мамуль, спасибо, всё чудесно, – торопливо сказала Алина. – Мне поработать надо немножко.