|
Со временем в петербургской обиходной лексике появилось даже слово «Слоняться», то есть бродить без дела, шататься, таскаться. Известно, что с появлением в печати басни И. А. Крылова «Слон и Моська» отдельные цитаты из нее приобрели расширительное значение и стали идиомами. Знаменитый зачин «По улицам слона водили» — приобрел дополнительный смысл: показывать нечто непривычное, собирающее толпы зевак, а строчки: «Ай, Моська! знать, она сильна, / Что лает на Слона» — грозить исподтишка, из-за спины другого, трусливо.
Со временем мода на слонов стала проходить. То ли к ним привыкли, то ли слонов в Петербурге стало меньше. А скоро увидеть слона, да и то в виде музейного чучела, можно было только в Кунсткамере. Зверинцев в Петербурге тогда еще не было. Но интерес петербургского фольклора к тропическому гиганту вместе с исчезновением со столичных улиц самого животного, оказывается, не исчез. Об этом свидетельствует ставшее крылатым выражение «В Кунсткамере был, а слона не видал», опубликованное в качестве пословицы В. И. Далем в «Толковом словаре живого великорусского языка». Оно стало синонимом невнимательности, ненаблюдательности, когда за мелкими, незначительными деталями не видишь главного. Особенно модным это выражение стало после появления в 1814 году другой басни И А. Крылова — «Любопытный». Надо сказать, что бытование этой питерской поговорки, кажется, породило новое, весьма любопытное явление, дошедшее до наших дней. Похоже, что именно благодаря ему внимание посетителей Кунсткамеры стало предельно обостренным. Опасаясь собственной невнимательности, они наперебой засыпают экскурсоводов вопросами, многие из которых столь невероятны, что тут же становятся достоянием городского фольклора, пополняя его сокровищницу: «А где у вас хранится член Петра I?» или «Где здесь висит люстра из костей Петра Великого?».
В Питер по ветер, в Москву — по тоску
Известно, что на Руси — традиционно ортодоксальной, смиренной и безропотной — любые миграционные процессы результатом свободного выбора не были, чаще всего они носили принудительный, подневольный характер. Так было и в начале XVIII века. Достаточно вспомнить поименные сенатские списки, согласно которым многие московские купцы, бояре и просто ремесленный люд обязаны были переселиться на вечное житье в новую столицу. Один из многочисленных указов Петра гласил: «Беглых солдат бить кнутом и ссылать в новостроящийся город Санкт-Петербург». Но прививка, полученная в первой четверти XVIII столетия, оказалась такой мощной и долговременной, что очень скоро Россия, как утверждает фольклор, уже смотрела «Одним глазом в Москву, другим в Питер». И чаще всего предпочтение отдавалось Петербургу, где градус кипения общественной жизни был значительно выше московского. Да и набор развлечений, предлагаемых северной столицей, оказывался гораздо шире, разнообразнее и интереснее унылой росписи знаменитых московских старосветских обедов, неторопливых вечерних чаепитий и обязательных воскресных семейных посещений церковных проповедей под неусыпным приглядом многочисленных тетушек. В свое время возникло даже неизвестное до того на Руси социальное явление — встречные миграционные потоки. В Петербург — в поисках работы и развлечений, в Москву — на покой и отдых. Сардинский посланник в России граф Жозеф де Местр в одном из своих писем из Петербурга сообщал о том, что в петербургских аристократических салонах Москву называют «Столицей недовольных». Все, кто попал в немилость, отставлен или изгнан, пишет он, «почитаются как бы несуществующими… они живут или в своих имениях, или в столице недовольных — Москве».
В Питере все углы сшиты
Такой поговорки удостоился петербургский купец 1-й гильдии, коммерции советник Вильгельм Эдуардович Шитт. |
