Конан вдруг сгреб могучей рукой за шиворот одного из пленников и вздернул в воздух.

— А ну, света сюда! А скажи-ка мне, Гулизар, где те матросы, которых ты привел на борт этой галеры, когда обнаружилась нехватка команды, — помнишь, перед самым отплытием? Я не вижу их среди мертвых. Я не вижу их среди оставшихся в живых. Но разве вот этот — не один ли из них? Хотя он так вымазан кровью и опутан водорослями, что узнать его и впрямь трудно!

Видя, что кормчий отходит все ближе к борту, двое солдат из баалурского войска шагнули к нему ближе.

— Ну, ты молчишь, мой опытный шкипер? Не ты ли с самого начала уговаривал меня держаться ближе к берегам Шема? А вчера вечером не ты ли достал из погреба новый бочонок вина, помеченный черным крестом? Я хорошо знаю вкус асгалунского двухлетнего вина, а это отдавало маком! Ты столковался с пиратами заранее, еще до того, как мы вошли в дельту! Да, на этой галере не было слепых и глухих, зато были проворные шемиты с длинными ножами!

— Господин мой, — скулил Гулизар, — подумай сам, какие ты говоришь ужасные вещи! И кто только рассказал тебе все это, что ты поверил ему с первого слова? Вспомни, ведь сам король представил тебе меня как надежного и опытного кормчего!..

— Это я хорошо помню! — отозвался Конан. — И не сомневаюсь, что Маздок верил тебе — как и я до нынешней ночи. Желал бы я доставить тебя к нему, уж мы бы придумали, какого наказания заслуживает предатель! Но вместо этого тебя будут судить вот эти молодцы. — Он пнул одного из пиратов и встряхнул того, которого все еще держал за ворот кожаной куртки. — Ну, что скажете? Какой участи заслуживает ваш господин, который, чтобы замести следы, продал бы вас в рабство с той же легкостью, что и всех нас?

И с этими словами он подпихнул почти бесчувственного кормчего поближе к пленникам.

Солдаты, предвидя потеху, развязали пиратов и отошли в сторонку, окружив их плотным кольцом, чтобы не смогли сбежать. Кормчий, отданный на расправу своим же людям, затравленно озирался, переводя умоляющий взгляд с Конана на свирепые рожи пиратов. Двое набросились на него с кулаками, а у третьего блеснул в руке вынутый из сапога нож, и Конан прервал забаву в самом начале:

— Эй, оружие долой! — Сильным движением руки он вывернул пленнику кисть, и нож, описав сияющую дугу, исчез в черной воде. — Мало того, что вы украли у меня корабль и расправились с людьми на нем, вы еще и хотите испортить мне месть!

И, не дожидаясь, пока кормчего приговорят растерявшиеся пираты, он вынул саблю и одним ударом снес предателю голову. Мертвое тело мешком рухнуло на палубу, заливая ее кровью.

— Ну, можно сказать, что такой конец себе он избрал сам! — Эти слова были единственной надгробной речью Конана. Он вытер клинок о штаны уже мертвого Гулизара и спокойно вложил саблю в ножны. — А этих троих заковать в железо и посадить у весел, пусть отрабатывают!

Когда они вернулись на стоянку, волоча за собой на буксире потрепанную галеру с мертвыми товарищами, было уже почти утро. На вопрос Турио, что случилось с Гулизаром, Конан коротко ответил: "Он заплатил за попытку пойти против меня". Капитан несколько побледнел, но не промолвил ни слова, и северянин, хмыкнув, ушел досыпать, предоставив остальным расписывать друзьям свои подвиги.

Наутро, несколько успокоившись, они принялись подсчитывать потери. Тысяча, выведенная Конаном из Баалура, уменьшилась больше чем на сотню, помимо солдат, погибло и много гребцов. Сколько было убито пиратов, не знал никто, но лучники клялись, что ни один из прыгнувших с баркасов в реку до берега не добрался.

Мертвых завернули в одеяла и уложили на палубе захваченного пиратского баркаса, дыру в котором забили досками и просмолили.