И опять сортированіе вонючихъ тряпокъ вплоть до вечера, вплоть до возгласа прикащика: «шабашъ. Стройся въ рядъ. Сейчасъ по двугривенному одѣлять буду».

Женщины вышли изъ сарая и размѣстились въ рядъ по наружной стѣнкѣ. Прикащикъ, пересыпая съ руки на руку стопочку мелочи, сталъ подавать каждой заработанныя ею деньги.

— На завтра-то примешь, милостивецъ, насъ на работу? — пытливо и боясь отказа, спрашивали его деревенскія женщины.

— Есть приказъ отъ хозяина, чтобы всѣхъ взять, хотя не понимаю я, куда ему такую уйму, — отвѣчалъ прикащикъ.

На лицахъ женщинъ выразилась радость.

— Ну, вотъ спасибо, ну, вотъ спасибо, — заговорили онѣ. — Ночевать-то, стало быть, намъ здѣсь на дворѣ позволишь, какъ сказалъ?

— Отъ слова не отопрусь. А только въ порядкѣ-ли у васъ паспорты? Чтобы безпаспортныхъ между вами не было.,

— Да что ты, милостивецъ! Изъ деревни въ Питеръ на заработки пришли, такъ нешто можно безъ паспортовъ… Вотъ посмотри. Паспорты у насъ въ котомкахъ.

И деревенскія женщины сдѣлали движеніе, чтобы идти въ сарай, гдѣ были сложены ихъ котомки.

— Не надо, не надо. Не про васъ рѣчь, — отвѣтилъ прикащикъ, окинулъ подозрительнымъ взоромъ Лукерью и сказалъ:- А вотъ ты, питерская стрекоза въ серьгахъ, покажи паспортъ. У такихъ новомодныхъ дамъ не всегда бываетъ.

Лукерья вспыхнула, но тотчасъ-же полѣзла къ себѣ въ чулокъ и вынула оттуда изъ-за подвязки замасленный паспортъ и подала прикащику, говоря:

— Сдѣлай, братъ, одолженіе, голубчикъ. Паспортъ у насъ завсегда есть.

Прикащикъ посмотрѣлъ на паспортъ и тотчасъ-же возвратилъ его.

— Ну, и ты можешь остаться. Спи въ волю.

Получивъ разсчетъ, Лукерья тотчасъ-же отдала Акулинѣ восемь копѣекъ долгу, но отъ участія въ складчинѣ на ужинъ отказалась и, позвякивая мѣдяками, отправилась съ тряпичнаго двора на улицу. Демянскія бабы, Акулина и Арина ужинали въ компаніи при томъ-же порядкѣ, какъ и обѣдали. Когда онѣ кончили ужинъ, Лукерьи еще не было. Смеркалось. Въ хозяйскомъ домѣ замелькали уже огни. Походивъ безцѣльно по двору, посидѣвъ на бревнахъ, женщины стали собираться на ночлегъ. Когда онѣ пришли въ сарай и улеглись спать, Лукерья все еще не возвращалась.

— Пропала наша модница-то, — сказала про Лукерью Анфиса, позѣвывая и свертываясь калачикомъ, чтобы подтянуть подъ юбку начинавшія зябнуть ноги.

— Да поди, въ кабакѣ сидитъ. Двѣнадцать-то копѣекъ зашевелились у ней — вотъ и надо имъ протереть глаза. Пьющая бабенка, это сейчасъ видно, — отвѣчала какая-то демянская баба, — Съ чего у ней синякъ-то во весь глазъ? Прямо пьяная на какой-нибудь уголъ налетѣла да и задумала его съ мѣста сдвинуть.

— И полно, дѣвушки, вамъ языки-то точить! Не осуждайте. Бѣдная она, остановила женщинъ Акулина. — Осуждать грѣхъ. — У ней вонъ даже полотенчика нѣтъ, чтобы лицо послѣ умывки обтереть.

— Оттого и полотенца нѣтъ, что пьющая. Пропила.

Въ сараѣ уже всѣ спали, похрапывали и посвистывали носомъ, когда вернулась Лукерья. Только Акулина не спала и слышала, какъ вошла Лукерья. Вошла она замѣтно нетвердыми шагами, на что-то наткнулась и выругалась. Акулина замѣтила, что въ рукѣ ея была зажженная папироска.

— Акуль… А Акуль… Гдѣ ты растянулась? Откликнись… — проговорила Лукерья пьянымъ голосомъ.

Акулина притворилась спящей и не отвѣчала. Лукерья опять выругалась, тихонько замурлыкала какую-то пѣсню, но языкъ Лукерьи заплетался. Она плюнула, пыхнула еще разъ папироской и стала опускаться на полъ.

— Акуль… Да неужто ты дрыхнешь? А я тебѣ какое происшествіе хотѣла…

Отвѣта не послѣдовало и Лукерья умолкла. Черезъ минуту и ея храпъ присоединился къ сопѣнью другихъ женщинъ.