Вызвались три-четыре деревенскія бабы. Другія переминались. Не рѣшались сказать ни да, ни нѣтъ и Акулина съ Ариной и стали перешептываться, совѣтуясь другъ съ дружкой, наконецъ начали считать свои деньги. Арина стала сдаваться на то, чтобъ идти пить чай.

— Чтобы въ деревню сколько-нибудь денегъ послать — все равно до Пасхи не скопишь, говорила она.

— Какіе тутъ скопы, Аришенька, коли двугривенный въ день на своихъ харчахъ! А я такъ разсуждаю, что вѣдь вотъ, пожалуй, всю Святую недѣлю изъ-за праздниковъ безъ работы придется промаячить, такъ хоть что-нибудь-бы себѣ на харчи приберечь.

— Ну, ничего не останется на пищу, такъ армякъ мой проѣдимъ. Господи Боже мой! Что тутъ такъ ужъ очень-то надсажатися. Я, Акулинушка, страхъ какъ иззябла. У меня даже внутри все трясется.

— Ну, пойдемъ, пойдемъ, попьемъ чайку, согласилась Акулина. — И мы идемъ, Анфисушка! сказала она Анфисѣ.

— Да пойдемте ужъ всей артелью, бабоньки! крикнула Анфиса остальнымъ демянскимъ женщинамъ. — Авось артелью-то насъ и дешевле попоятъ чаемъ. Сколько насъ всѣхъ? Безъ Лукерьи десять женщинъ! Ну, поторгуемся. Десятерыхъ-то можетъ быть и за четвертакъ напоятъ. Идемте, бабоньки, идемте.

Остальныя женщины нерѣшительно пошли за Анфисой.

— А Лукерьюшку-то? напомнила Акулина. — Разбудить ее, что-ли, да тоже съ собой захватить?

— Ну, ее… Ну, что пьяную!.. Пусть проспится. Да и не нашей она компаніи, отвѣчала Анфиса.

Женщины направились къ воротамъ двора.

— А только и баловницы-же мы, бабоньки! Смотри на милость, чай пить идемъ въ трактиръ, словно барыни какія! улыбаясь говорила скуластая демянская женщина.

— Такъ вѣдь не околѣвать-же. Надо-же погрѣться. Вишь, у меня руки даже не разминаются, до того смерзли, пробормотала Анфиса, дуя въ кулаки.

— И я вся окоченѣла, Акулинушка, дрожа всѣмъ тѣломъ, но стараясь улыбнуться, сказала Арина и принялась подпрыгивать.

— Ахъ, какая стужа! Вотъ стужа, такъ стужа! слышалось со всѣхъ сторонъ.

— А для озими-то теперича какъ такая стужа нехороша! Просто бѣда, прибавилъ кто-то. — Людямъ-то еще туда сюда такая стужа, а храни Богъ, ежели морозъ озимь побьетъ и опять неурожай будетъ…

Женщины вышли на улицу и поплелись по дорогѣ.

XXXIV

Поспрашивая у прохожихъ, какъ пройти въ чайную, женщины дошли до чайной. Сначала имъ указали на трактиръ, но доведя до него женщинъ, Анфиса увидала красную вывѣску и остановилась. Какъ бывалая въ Петербугѣ, она знала, что подъ красной вывѣской берутъ за чай дороже.

— Нѣтъ, дѣвушки, это трактиръ, тутъ красная вывѣска, тутъ дешево не напоятъ, тутъ сдерутъ. А намъ нужно чайную. Тамъ дешевле поятъ, сказала она и опять обратилась къ прохожимъ за указаніями.

И вотъ передъ женщинами чайная, помѣщающаяся въ маленькомъ деревянномъ ветхомъ домишкѣ съ мезониномъ. Надъ входомъ не было красной вывѣски и Анфиса оживилась.

— Вотъ, вотъ… Сюда… заговорила она. — Здѣсь мы лѣтось и пили чай, когда на тряпичномъ дворѣ работали. Пойдемте, дѣвушки. Здѣсь женщина заведеніе держитъ.

Компанія вошла въ чайную. За стойкой, однако, стоялъ мужчина съ окладистой бородой, въ пиджакѣ и въ длинной серебряной часовой цѣпочкѣ, надѣтой черезъ шею, поверхъ жилетки. На стойкѣ лежали грудой булки, крендели и баранки, на отдѣльной подставкѣ около стойки кипѣлъ громадныхъ размѣровъ позеленѣвшій самоваръ. Чайная состояла изъ двухъ комнатъ. За столами сидѣло человѣкъ десять-двѣнадцать неопредѣленнаго званія мужчинъ, очень плохо одѣтыхъ. Была и баба въ опоясанномъ полушубкѣ съ груднымъ ребенкомъ за пазухой, который тихо плакалъ. Войдя въ чайную, женщины прижались другъ къ дружкѣ, остановились и выпихивали впередъ Анфису, чтобы она торговалась.