Книги Классика Лев Толстой Набег страница 9

Изменить размер шрифта - +
Сзади нас подвигалась такая же мрачная масса; но она была ниже первой: это была пехота.

 

Во всем отряде царствовала такая тишина, что ясно слышались все сливающиеся, исполненные таинственной прелести звуки ночи: далекий заунывный вой чакалок, похожий то на отчаянный плач, то на хохот, звонкие однообразные песни сверчка, лягушки, перепела, какой-то приближающийся гул, причины которого я никак не мог объяснить себе, и все те ночные, чуть слышные движения природы, которые невозможно ни понять, ни определить, сливались в один полный прекрасный звук, который мы называем тишиною ночи. Тишина эта нарушалась или, скорее, сливалась с глухим топотом копыт и шелестом высокой травы, которые производил медленно двигающийся отряд.

 

Только изредка слышались в рядах звон тяжелого орудия, звук столкнувшихся штыков, сдержанный говор и фырканье лошади.

 

Природа дышала примирительной красотой и силой. Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных? Все недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении с природой – этим непосредственнейшим выражением красоты и добра.

 

 

 

 

VII

 

 

Мы ехали уже более двух часов. Меня пробирала дрожь и начинало клонить ко сну. Во мраке смутно представлялись те же неясные предметы: в некотором отдалении черная стена, такие же движущиеся пятна; подле самого меня круп белой лошади, которая, помахивая хвостом, широко раздвигала задними ногами; спина в белой черкеске, на которой покачивалась винтовка в черном чехле и виднелась белая головка пистолета в шитом кобуре; огонек папиросы, освещающий русые усы, бобровый воротник и руку в замшевой перчатке. Я нагибался к шее лошади, закрывал глаза и забывался на несколько минут; потом вдруг знакомый топот и шелест поражали меня: я озирался, – и мне казалось, что я стою на месте, что черная стена, которая была передо мной, двигается на меня, или что стена эта остановилась, и я сейчас наеду на нее. В одну из таких минут меня поразил еще сильнее тот приближающийся непрерывный гул, причины которого я не мог отгадать. Это был шум воды. Мы входили в глубокое ущелье и приближались к горной реке, которая была в это время во всем разливе[15 - Разлив рек на Кавказе бывает в июле месяце. (Прим. Л. Н. Толстого.)]. Гул усиливался, сырая трава становилась гуще и выше, кусты попадались чаще, и горизонт постепенно суживался. Изредка на мрачном фоне гор вспыхивали в различных местах яркие огни и тотчас же исчезали.

 

– Скажите, пожалуйста, что это за огни? – спросил я шепотом у татарина, ехавшего подле меня.

 

– А ты не знаешь? – отвечал он.

 

– Не знаю.

 

– Это горской солома на таяк[16 - Таяк значит шест, на кавказском наречии. (Прим. Л. Н. Толстого.)]связал и огонь махать будет.

 

– Зачем же это?

 

– Чтобы всякий человек знал, – русской пришел. Теперь в аулах, – прибавил он, засмеявшись, – ай-ай томаша[17 - Томаша значит хлопоты, на особенном наречии, изобретенном русскими и татарами для разговора между собой. Есть много слов на этом странном наречии, корень которых нет возможности отыскать ни в русском, ни в татарском языках. (Прим. Л. II. Толстого.)]идет, всякий хурда-мурда[18 - Хурда-мурда-пожитки на том же наречии. (Прим. Л. Н. Толстого.)]будет в балка тащить.

 

– Разве в горах уже знают, что отряд идет? – спросил я.

 

– Эй! как можно не знает! всегда знает: наши народ такой!

 

– Так и Шамиль теперь сбирается в поход? – сказал я.

Быстрый переход