|
Вели из помещения в помещение, с этажа на этаж, один коридор сменялся другим, пока конвоир не открыл дверь в назначенную комнату. В комнате было окно и три двери – одна, в которую я вошел из коридора, и две другие в боковых стенах. В окне виднелась Никольская башня Кремля. Спиной к окну за большим столом сидел высокий крепкий мужчина в военной форме. В петлицах гимнастерки светились два ромба. Мои военные знания были скудны, но что двумя ромбами отмечаются генералы, я уже знал. Меня долго потом удивляло, зачем на такое служебное ничтожество, каким был я, напустили следователя в генеральском чине. А сам важный двухромбовик выглядел вполне интеллигентно, только резко скошенный подбородок не координировался с широким лицом и небольшими проницательными глазами.
Следователь жестом показал мне на стул, отпустил конвоира, положил на пустой стол лист бумаги и неторопливо начал: – Моя фамилия Сюганов. Ответьте честно – почему вас арестовали? Я догадывался, что именно так он начнет допрос, – о подобных нехитрых приемах меня уже просветили в собачнике – и отпарировал: – Скажите сами, гражданин Сюганов, и тогда я буду знать, в чем меня обвиняют. – Я спрашиваю не о том, в чем вас будут обвинять, это уже мое, а не ваше дело. Я спрашиваю, не знаете ли за собой вины, за которую вас надо наказать? Какие чувствуете за собой грешки? – Не знаю у себя таких грехов, которые требуют ареста. – Безгрешны, короче? Банальный ответ. Имею сведения, что вы человек умный, а отвечаете достойно дебила или безграмотного мужика. И вообще учтите, знаю о вас хотя и не все, но многое. Хочу определить вашу искренность по тому, как соответствуют ваши признания всему, что уже знаю о вас. Моя природная насмешливость сразу же подсказала мне, как в одной из любимых моих книг следователь говорил арестованному солдату: «Швейк, следователю известно о вас абсолютно все. Вам остается только показать, где, когда, с кем и что именно вы совершали». Но, конечно, в строгом кабинете с видом на Кремль я не осмелился щеголять рискованными литературными цитатами. Я молчал. – Итак, запишем, – сказал Сюганов, не беря, однако, ручки, – что вы не совершали никаких проступков ни в Одессе, где раньше жили, ни в Ленинграде, где нынче живете, ни в Москве, где иногда бываете. И что арестовали вас беспричинно. Это будет правильный ответ? Мне вообразилось, что он знает и о моем исключении из комсомола в Одессе, и о происшествии с кратковременной пропажей платины. Лучше уж мне самому признаться в этих случаях, чем выслушать от него, что пытался их скрыть. – Нет, такой ответ будет неправилен. Правильным будет другое. И я рассказал ему, как ученая идеологическая комиссия в Одесском университете нашла в одной моей лекции серьезные отклонения от марксизма-ленинизма, как меня горячо осуждали на комсомольском собрании, а потом исключили из комсомола и выгнали с преподавательской работы. И как в Ленинграде, куда я перебрался из Одессы, произошла неприятность с пропажей импортной платины, но все закончилось благополучно. Больше серьезных провинностей я за собой не знал. – Так, так, – сказал Сюганов. – Идеальная биография – разок сболтнул что-то антипартийное, но мигом поправился, выронил из кармана государственное имущество, но тут же нашел. Хорошо подобранные пустячки. И ради выяснения этих пустячков вы бежали из Одессы в Ленинград, а нам пришлось этапировать вас из Ленинграда в Москву? Вы что – дураками нас считаете? – Ничего более важного за собой я не знаю. – Знаете. И мы знаем. Расскажите теперь, как вы готовили заговор против советской власти, как замышляли террористический акт против руководителей партии, как пытались осуществить свой гнусный замысел. Вот о чем говорите, а не прикрывайтесь вздором о своих комсомольских неурядицах. |
