— Примо держат путь в столицу, — примирительно произнёс сотник. — Подъезжай со своими людьми под свет факелов. Я покажу печать.

— Я доложу первосвященнику о твоём противлении, сотник Каталам! — продолжал хорохориться храмовник. Но, судя по приближающемуся цокоту копыт, он всё же решит подъехать ближе.

— Я не отчитываюсь перед церковью, левит. Я служу короне.

— И примо мне покажите. Пусть они спят, но лицо я увижу!

— Твоё счастье, если они ещё спят. Не завидую тебе, если ты их разбудил своим криком… Подъезжай ближе и смотри.

Я замер в карете после этих слов. Глаза забегали в глазницах, как бы выбирая из двух вариантов, — притвориться спящим или активировать щит и показать всем кузькину мать.

Но принять решение я так и не успел. Раздался странный свист, очень похожий на свист какой-то птицы. Я услышал щелчки, лязг железа, пение тетивы. Кони заржали, затопали копытами. Кто-то захрипел. Кто-то испуганно воскликнул. Последней каплей моих секундных сомнений стал чавкающий звук падающего тела на грязную землю.

Я распахнул дверцу и выпрыгнул в полумрак. Принял защитную позу, а щит появился секундой позже. Я прикрылся им, как делал тысячу раз до этого, и принялся смотреть по сторонам. Но художник, нарисовавший картину, которая предстала пред моими глазами, уже наносил финальные мазки. И принимать участие в её завершении мне не пришлось.

— Не стоило тебе этого видеть, аниран, — Каталам извлёк бурое лезвие из лежавшего на дороге тела. Затем пожал плечами, перехватив мой взгляд. — Выбора другого не было.

Я осмотрелся и увидел бездыханные тела в белых мантиях. Ещё три храмовника, окромя главного, лежали на земле. Из тел торчали стрелы или арбалетные болты. А значит, солдаты Каталама расправились с ними в считанные секунды.

Я почувствовал, как к горлу подступает негодование. Оно шло сплошным потоком и вот-вот было готово излиться в матерном крике. Но, благодаря огромному усилию воли, я смог удержать себя в руках. Хоть эта бессмысленная пятисекундная бойня произвела на меня сильное впечатление, бесноваться я не стал. Я смотрел на лежавшие в грязи тела и сдерживал себя. Горел и сдерживал. Я понимал, что на кону стоит нечто куда более важное, чем жизни людей в умирающем мире. На кону стояла доставка аниранской тушки в столицу этого государства. Будь эта тушка неладна…

— Аниран, они не оставили нам выбора. И мы не могли их отпустить. Иначе уже завтра в погоню пустился бы легион храмовников. А так мы их задержим… Умтар! Тела поглубже в лес оттащите. Прикопайте и прикройте ветками. Потом нас нагоните. Иберик, помоги им. Коней заберём с собой. На привале распределим часть поклажи. Со сбруи снимите метки храма только… Вилибальд, спрячь арбалет. Бери в руки вожжи… Аниран… Аниран, нам пора. На сожаления нет времени.

Я всё ещё пребывал не в своей тарелке и просто молчал. Каталам помог мне забраться в карету и закрыл дверь. Когда карета тронулась, я думал лишь о том, сколько ещё местных аборигенов отправятся служить в армию Фласэза, пока я буду разбираться, что на самом деле происходит. Сколько из них умрёт. И как я буду сам себя оправдывать, если так и не разберусь.

* * *

Всю ночь мы двигались, не смыкая глаз. Двигались по королевскому тракту. Каталам перебрался в карету, когда я ему сообщил, что всё равно не смогу заснуть при такой тряске. Он поведал мне, что по тракту мы будем идти треть декады. Затем придётся свернуть в лес и замести за собой следы. К частью, он знает хорошую дорогу, которую вырубили среди деревьев.

— Я охотился в том лесу, — говорил он. — И сыновей брал тоже. Что бы ни произошло, один из нас сможет тебя вывести из него. А там — декада до Обертона по хорошей дороге вдоль пахотных полей.