— Штабс-капитан, свяжитесь с полковником — (Стану я связываться с итальяшками, как же. Да я по Испании их помню!) — и скажите ему, что через пять минут мы поддержим его пехоту броней. Пусть поднимает всех, кто у него остался и идет за нами.

Берг козыряет и бежит к телефону. Ну, пора и нам…

— Я — Ворон. «Коробочки», идем в три линии. Первая линия — Суворин, вторая — я, третья — Фок. Вопросы?

Молчание.

— Ну, братцы, с Богом! Вернитесь сами!

Нашего появления макаки не ожидали. Мы идем медленно, стараясь не передавить своих. Но уже после первых танков я вижу, как начинают подниматься солдаты, вжимавшиеся до этого в землю-матушку. Так, а вон и пулеметное гнездо.

— Стой! Михаэль, сделаешь его с одного выстрела?

— Так точно, господин подполковник!

— Давай!

Айзенштайн наводит орудие. Б-А-А-У-М! Есть! Попал, родненький!

Дальше, дальше, дальше. С той стороны бросается к танкам группа людей с бамбуковыми шестами в руках. Смертники. Их поливают из пулеметов, но до двух танков они все же добегают. Встают огненные столбы взрывов. Отъездились, соратники.

— Вперед, ребята! Берегись смертников!

Подойдем чуть-чуть ближе, еще ближе. Вот он, ДОТ на две амбразуры. Айзенштайн долго целится… Выстрел и одновременно «тридцатка» содрогается от страшного удара. В нас попали! Тут же мой мехвод Рогатин басит:

— Господин подполковник, гусеницу сняли!

— Ну так чини, быстро!

А вот так мы не договаривались. К нашей машине бегут, торопясь и спотыкаясь… Так, теперь понятно, почему здесь пехота залегла.

— Внимание всем! Внимание всем! «Томми»! «Томми»!

К нам бегут гурки. Ну, держитесь, суки гималайские!

Я выпрыгиваю наружу и стреляю в ближайшего из своего «Лахти». Рядом Пивень лупит от пуза как из шланга из ППД. Что, милые, не нравится? Как там ваши ножички-то, кукри, кажись? Против пули не помогает, правда? Из башни Айзенштайн помогает нам из пулемета. Э-эх! Это кто ж мне на спину спрыгнул?! Горло сдавили твердые пальцы, а другая рука тянется к глазам… Еле-еле удается завести руку с пистолетом за спину. Выстрел. Слава Перуну, руки ослабли. Ну, и куда ты со своим ножом лезешь? А если я тебе ногой в то место, которым ты маленьких гурчиков делаешь? Оп! А теперь — рукояткой пистолета по темечку. Хрустнуло и чмокнуло что-то. «Эй, Пивень, сзади! Н-на! Что? Какая Мадонна? А, союзник… извини, родной, кто ж видел, что ты — итальянец? Ну вставай, вставай, а то на снегу простынешь… Ну-ну, без фамильярностей…» Хех!.. Больно-то как!.. С трудом разгибаюсь и еле успеваю отшатнуться. Перед глазами свистит широкое лезвие. Выстрел… Кто это визжит? Рогатин? Он пытается отбиться от троих гурков, отмахиваясь стальной выбивалкой и визжит дурным бабьим голосом, совершенно неожиданным для этого крепыша. «Братцы, на помощь! Мы ж одни не управимся!» Откуда-то сбоку выныривают мотострелки в коротких ватниках. Трещат очереди ППЛ и гурки откатываются. «Ну что, тебе, союзник? Ну я ж извинился, хотя тоже смотреть надо, куда лезешь. А если б я не кулаком, а пистолетом тебя саданул?»

— Grazia, segnore colonele.

Постой-постой, а форма-то у тебя… Черт возьми, это я что ж генералу Приколо наподдал? Господи, он хоть по-немецки понимает?

— Синьор генерал, прошу прощения за … э-э… неаккуратность…

Тут бой разъединяет нас, а через пять минут Рогатин рапортует, что гусеница в порядке. Тут же залезаем в танк, и обнаруживаем, что у нас надрывается радио.

— Я — Ворон. Прием.

В наушниках грохочет незнакомый голос:

— Я — Гранат.