— «До встречи, милый. Целую». Ошалела…
Тренькнул и смолк, будто подавился, междугородный телефон. Бурлак снял трубку.
— Слушаю вас.
— Здравствуй, Максим.
Качнулись стены, дрогнул пол. Бурлак вцепился в подлокотник кресла. «Надо отвечать. Говори же!» А пересохшую глотку стиснула спазма. «Сейчас она кинет трубку». Захрипевшим голосом Бурлак еле выговорил:
— Марфа…
«Пригрезилось. Марфа первой не позвонит…» Желая скорее утвердиться в своей неправоте, он закричал:
— Марфа!.. Марфа!..
— Не кричи. Зачем кричать-то? — ласково выговорила Марфа.
— Откуда звонишь?
— Как ты, Максим?
Спросила, будто из сердца занозу вынула.
— Плохо… — обреченно и угрюмо ответил Бурлак.
На том конце провода глубокий вздох и совсем тихо, похоже, не для него:
— Так я и знала. — Потом погромче: — Чем тебе помочь?
— Нам бы повидаться. Ты где?
В трубке снова вздох и тишина. Торопясь ее ободрить, Бурлак закричал:
— Только не клади трубку. Слышишь? Не бросай. Где ты?
— В Тургате… Гостиница «Нефтяник»… Двести одиннадцатый номер. Я буду здесь до…
— Погоди, — перебил Бурлак, — минутку… пожалуйста.
Нажал кнопку селекторной связи с Юрником.
— Юрий Николаевич, посмотри, есть ли сегодня самолет на Тургат.
— На Тургат? — послышался шелест бумаги. — Да, в тринадцать двадцать местного.
— Спасибо. Будь добр, организуй один билетик.
Выключил селектор и в трубку:
— Слышала?
— Слышала, — эхом откликнулась Марфа.
— Жди.
Она не ответила.
Все оставшееся до полета время и весь перелет Бурлака занимал один вопрос: «Дождется ли? А вдруг?» Подсознательно был уверен, что никаких вдруг не случится: Марфа такое не выкинет, но уверенность эта скоро выветрилась, и он стал нервничать и так распалил себя, что на последнем шаге перед дверью комнаты номер двести одиннадцать силы Бурлака вдруг иссякли, он остановился, еле перемогая неодолимое желание сесть.
В несколько мгновений короткими, очень яркими вспышками память высветила их первую встречу в институтском скверике, и первое свидание в комнатке на чердаке, и свадьбу под открытым небом, и ту последнюю встречу. «Я был у женщины, Марфа». «Ах, какой же я мерзавец…» Стыд опалил душу. «Разве нельзя было по-другому?.. Подлость по-доброму? Фарисей».
Тут дверь двести одиннадцатой комнаты отворилась, выглянула Марфа.
— Чего ты стоишь? — спросила негромко и спокойно. — Я уже заждалась. — И протянула ему обе руки.
Едва их руки сошлись, как Бурлака охватило странное чувство, в котором присутствовали и радость, и смятение, и раскаяние, и ожидание близкого чуда.
У нее были мягкие, нежные, отзывчивые руки. Легонько стиснув их, Бурлак склонился, чтоб поцеловать, и вдруг упал на колени и, не вставая, целовал и целовал эти преданные, любящие, прекрасные руки женщины, которая — Бурлака пронзила эта мысль — была одна и единственная в его судьбе.
Марфа не отнимала рук, не поднимала его. Закусив нижнюю губу, она беззвучно плакала. Крупные слезы тяжело и медленно сползали по дрожащим бледным щекам, повисая на подбородке, на уголках губ и крыльях носа.
— Пойдем, — сказала она наконец, громко всхлипнув.
Пока он оглядывал комнату, прикидывая, куда пристроить снятое пальто, вошла причесанная, умытая, улыбающаяся Марфа. |