Он еще долго говорил, не произнося главного, петляя и кружа вокруг него. Славик понуро молчал. «А ты как думал? — с непонятным злорадством мысленно вопрошал Сушков сына. — Спереди прикрыт, сзади защищен — завоевывай мир?»

— Принеси-ка сюда телефончик.

Но когда Славик поставил перед ним ярко-желтый телефонный аппарат, Сушков долго раздумывал, прежде чем снял трубку и, крутнул диск.

Изваянием застыл Славик в проеме кухонных дверей, в широко распахнутых ореховых глазах все приметней и ярче разгоралось зловещее пламя.

— Хелло!.. Будьте добры Валерию Даниловну… Жаль-жаль… Извините…

И снова легонько похрустывал вращающийся диск.

— Хелло! Юрий Николаевич? Приветствует вас Владимир Иванович Сушков… Да-да… У меня к вам нижайшая просьба… Неотложная. Нужно пристроить в общежитие одного симпатичного хлопчика… Прикатил в Гудым за романтикой, а крыши — нет… Понимаю, что трудно, иначе и не беспокоил бы вас…

Он менял регистры довольно сильного голоса, выговаривал слова на удивление четко, похохатывал, поддакивал, но Славик его уже не слушал. Рывком сдернув куртку, схватил в одну руку шапку, в другую рюкзак и выскочил из квартиры.

Сушков видел все, но не придержал, не остановил сына, даже не окликнул. «Ишь ты! — неприязненно думал Сушков, держа подле уха замолкшую трубку. — Мамин характерец. Не по-моему — значит, никак… Побегаешь ночь по городу — придешь…»

Он и в мыслях не допускал, что сын мог воротиться вскорости: не хотел этого. Сегодня вечером здесь собирается очередное заседание «клуба озорников» — так называли свои регулярные встречи-попойки задушевные друзья и подружки Сушкова. Все они были людьми образованными, начитанными, остроумными и, главное, неистощимыми на озорство и забавы. Сперва на вечеринках спорили о чем-нибудь возвышенном и даже значительном, декламировали стихи, рассказывали забавные истории и анекдоты, потом, когда хмель сшибал все тормоза и ограничители, начинались неописуемые непристойные забавы.

3

Ни гор, ни лесов вокруг Гудыма не было. И ветер, зародившийся где-нибудь в волнах Ледовитого океана, беспрепятственно мчал по голой тундре, легко и лихо перескакивал редкие, негустые островки леса, набирал и набирал силу и скорость и, набрав, с разбегу налетал на Гудым, — раскачивал, ломал, срывал, перевертывал все, что можно было стронуть и кувыркнуть.

В союзе с морозом ветер — страшная, коварная сила. Но сегодня мороз был невелик, градусов пять — семь, и коренные гудымчане даже не замечали метавшегося по городским улицам шалого ветра. Поначалу не обратил внимания на ветер и разгоряченный Славик. Он вообще ничего не заметил: ни скользкой бетонки, которую перемахнул под самым носом разгоряченного «Урагана», ни длинной шумной очереди у кинотеатра, которую с ходу разрубил и помчался дальше, ни разномастной собачьей стаи, на несколько минут взявшей его в окружение, — ничего! Обида и гнев гнали и гнали его до самой городской окраины. И только выскочив на открытый ветром, иссеченный следами гусениц, лыж и колес огромный заснеженный пустырь, Славик остановился, изумленно озираясь и соображая, куда забрел.

Вот тут и налетел на парня ветер. А у куртки ни воротника, ни теплой подкладки. И семирублевые джинсы продувало насквозь. «Куда теперь?» — дрожа и ежась на ветру, лихорадочно соображал ошеломленный Славик.