Иногда мама говорила «утопнул» вместо «утонул», ну и еще другие, не очень правильные слова, и тогда папа ее поправлял, заставлял повторить. Он и нас, детей, всегда поправлял, если что не так скажем.

— Папа твой котика выловил и вытер досуха полотенцем. А уж потом отнес миссис Мендель. Она так плакала. Жалко обоих. — Мама снова села на скамеечку перед столиком и, схватив щетку с серебряной ручкой, стала неистово расчесывать волосы. Они стремительно разлетались, будто хотели убежать с маминой головы.

— Ну что ты так на меня смотришь? — не выдержав, спросила она.

Мама, конечно, знала, почему я так, не отрываясь, смотрю. Так на нее все смотрели. Положив щетку, она приподняла мой подбородок. От прикосновения этих прохладных пальцев я сразу разомлела.

— Ты похожа на мою мать и на своего отца. А я надеялась, что пойдешь в меня.

Чуть отодвинувшись, она похлопала по скамеечке. Я уселась, поджав ноги.

— Знаешь, как тебя собирались назвать?

Я кивнула.

Она подцепила пальцем капельку крема «Понде» и стала размазывать его по лицу.

— Давай еще раз расскажу, не повредит.

Я прижалась к ней. Только бы она не отодвинулась. Мама взяла помаду и покрутила донце, выпуская округлый красный холмик. Она следила, чтобы холмик был ровным со всех сторон. Мама провела им по краю верхней губы, слева, потом справа, втянула губы и на миг их сжала, чтобы помада попала и на нижнюю губу. Мизинцем аккуратно все разровняла. Я тоже стиснула губы, пытаясь представить, какая она, помада. Холодная или теплая, мягкая или твердая? Подумала: хорошо бы мама чмокнула меня в щеку, тогда я узнаю про помаду.

— Ты родилась летом, в самое пекло. Боже, я думала, что помру.

Придерживая волосы на затылке, она свободной рукой открыла комод и стала там что-то нашаривать. Фото. Со мной на руках, вернее, на одной руке. Губы мамины приоткрыты, взгляд устремлен в объектив.

— Вот пошла бы я на поводу у твоего папы, быть бы тебе Лаудиной Кейт. Господь уберег. — Мама кивнула сама себе. — Я настояла на Вирджинии Кейт Кэри. В честь твоей бабушки Вирджинии Фейт, ну и в мою, это как-никак часть моего семейного кустика, которое древо.

Я порадовалась тогда, что меня назвали в честь их обеих. Я расплылась в улыбке и стала рассматривать себя в зеркале.

— Твоя прабабка назвала свою дочь Вирджинией Фейт в честь Западной Вирджинии и Иисуса. Представляешь? — Отпив из стакана, в котором плавал ломтик лимона, мама закатила глаза: — А про твою бабушку лучше не будем.

Она запихала фото обратно в комодный ящик.

А мне хотелось говорить про бабушку. Про то, как от нее всегда пахло — теплым свежим хлебом и яблоками. Под коптильней у нее жили щенки, я их гладила, и еще она позволяла мне обминать тесто, когда пекла хлеб на ужин. Я любила ее больше всех и хотела, чтобы она не совсем умерла, даже если она будет являться мне, когда рядом никого нет.

— Твой папа прозвал тебя Букашкой. — Мама провела по лицу пуховкой, и у меня защекотало в носу от облачка пудры «Шалимар». — Хотя никто не собирался называть тебя в честь ползучих тварей.

Я сыплю немножко пудры себе на ногу и старательно растираю, хочу, чтобы от меня пахло, как от мамы.

— Если бы не дети, я бы училась дальше, а отец закончил бы колледж, но мы не жалеем, зато у нас есть вы, наши малыши.

Тут вошел папа, нежно стиснул мамины плечи, поцеловал меня в макушку.

— О чем мы так увлеченно беседуем?

— Рассказываю, как мы выбирали ей имя. Назвали Вирджинией Кейт, классическое имя, не как у какой-то скотницы.

— По-моему, в данном случае определение «классический» не очень правомерно.