Мама покачала головой:

— Пусть спит, есть захочет, сам проснется.

Она сунула мне в руки чашку с молоком, я втянула носом воздух, но не учуяла ничего такого, что могло стать причиной маминого хорошего настроения. И я подумала, что день сегодня будет тихий и гладкий, как речные камушки. Но пришел папа — и началось.

Папа был уже готов на выход. Рыжевато-коричневые брюки, белая рубашка, набриолиненные волосы аккуратно зачесаны. Налив крепкого кофе, без молока, он сел со мной рядом. Озорно подмигнув, мама поставила перед ним тарелку с двумя круглыми рассыпчатыми печеньями, щедро подслащенными повидлом. Разломив одно, папа произнес:

— Наверное, лучше сказать сразу.

— Сказать о чем? — спросила мама, протягивая мне тарелку.

Папа откусил кусочек печенья, прожевал, покашлял, отпил кофе, проглотил.

— Так о чем же, Фредерик?

— Сегодня приезжает мать.

Мама резко обернулась к папе, удивительно, как это у нее не отвалилась голова.

— К нам сюда? Сегодня? И ты не сказал мне заранее?

— Не сказал, ты бы меня запилила.

Поставив тарелку для себя, мама уселась напротив папы и стала сверлить его взглядом.

— Будет везде шнырять, пыль выискивать.

— Наверняка привезет всем подарки. — Примирительно вскинув брови, папа снова принялся за печенье.

— Вот спасибо. — Она отпихнула тарелку.

Вошел Мика, волосы дыбом, глаза сонные, тер их обеими руками. Сам положил себе печенья и уселся. Пальцы черные, а на щеке желтое пятно. Опять допоздна рисовал. Ноздри нервно подрагивали, значит, был чем-то раздосадован.

— Могли бы и поздороваться, мистер Мика, — сказала мама.

— Привет, мам, — буркнул он, вываливая на печенье гору повидла.

Подавив вздох, папа посмотрел на маму:

— Моя мать обожает тебя, Кэти.

— Она обожает своего мальчика, вот кого она обожает, мамочкиного сыночка.

Пососав большой палец, она резко вытащила его изо рта и глумливо пропищала:

— Утю-тюшеньки, я мамочкин сынуля.

Отец поднял указательный палец, собираясь отшутиться, но мама успела выпалить:

— Ты сам все это устроил, Фредерик.

Выскочив из-за стола, она метнулась к шкафчику и кое-что достала, я сразу поняла что. Плеснула немного в кофе и заявила:

— По милости этой женщины я совсем сопьюсь.

Папа спешно доел печенье и через минуту уже быстро шагал вниз по дороге, успел выскочить, пока мама не сказанула еще какую-нибудь гадость.

Помыв посуду, мама ушла к себе в комнату, прихорашиваться. Я увязалась за ней и встала, замерев, у туалетного столика. Мама смуглянка, и ее ночная сорочка казалась ослепительно-белой, мне ужасно захотелось потрогать, но я не решилась. Окно было отворено, занавески с цветочным узором то свивались воедино, то их отдувало друг от друга. Мне послышалось, будто кто-то меня зовет, наклонив голову, я прислушалась. Молчок. Может быть, это шутки ветра, толкнувшего стеклянных лебедей на прикроватной тумбочке? Падая, они слабо звякнули.

Мама бросилась закрывать окно, ветер притиснул легкую сорочку к ее телу.

— Ах ты господи, похоже, будет сильная гроза. Надеюсь, река поднимется не очень.

Мой любимый сахарный клен у окна казался нарисованным на стекле. Он вдруг помахал мне листьями, но я не ответила, постеснялась при маме.

Она подняла опрокинутых ветром лебедей, расставила на тумбочке, разгладила покрывало, потом старательно взбила подушки, они сделались ровными и пухлыми.

— В последний раз так разлилась, что к нам во двор заплыл кот миссис Мендель, гляжу, дохлый уже, утонул.

Иногда мама говорила «утопнул» вместо «утонул», ну и еще другие, не очень правильные слова, и тогда папа ее поправлял, заставлял повторить.