|
Он рассматривал фотографию девчонки, с которой я дружил в Нью-Йорке, ее звали Салли Хейс. Он эту треклятую фотокарточку, наверно, держал в руках, по крайней мере, пять тысяч раз. И ставил он ее всегда не на то место. Нарочно - это сразу было видно. - Никто не победил? - сказал он. - Как же так? - Да я все это дурацкое снаряжение забыл в метро. - Голову я так и не поднял. - В метро? Что за черт! Потерял, что ли? - Мы не на ту линию сели. Все время приходилось вскакивать и смотреть на схему метро. Он подошел, заслонил мне свет. - Слушай, - говорю, - я из-за тебя уже двадцатый раз читаю одну и ту же фразу. Всякий, кроме Экли, понял бы намек. Только не он. - А тебя не заставят платить? - спрашивает. - Не знаю и знать не хочу. Может, ты сядешь, Экли, детка, а то ты мне весь загородил. Он ненавидел, когда я называл его "Экли, детка". А сам он вечно говорил, что я еще маленький, потому что мне было шестнадцать, а ему уже восемнадцать. Он бесился, когда я называл его "детка". А он стал и стоит. Такой это был человек - ни за что не отойдет от света, если его просят. Потом, конечно, отойдет, но если его попросить, он н а р о ч н о не отойдет. - Что ты читаешь? - спрашивает. - Не видишь - книгу читаю. Он перевернул книгу, посмотрел на заголовок. - Хорошая? - спрашивает. - Да, особенно э т а фраза, которую я все время читаю. - Я тоже иногда могу быть довольно ядовитым, если я в настроении. Но до него не дошло. Опять он стал ходить по комнате, опять стал цапать мои вещи и даже вещи Стрэдлейтера. Наконец я бросил книгу на пол. Все равно при Экли читать немыслимо. Просто невозможно. Я развалился в кресле и стал смотреть, как Экли хозяйничает в моей комнате. От поездки в Нью-Йорк я порядком устал, зевота напала. Но потом начал валять дурака. Люблю иногда подурачится просто от скуки. Я повернул шапку козырьком вперед и надвинул на самые глаза. Я так ничерта не мог видеть. - Увы, увы! Кажется, я слепну! - говорю я сиплым голосом. - О моя дорогая матушка, как темно стало вокруг. Да ты спятил, ей-богу! - говорит Экли. - Матушка, родная, дай руку своему несчастному сыну! Почему ты не подаешь мне руку помощи? - Да перестань ты, балда! Я стал шарить вокруг, как слепой, не вставая. И все время сипел: - Матушка, матушка! Почему ты не подашь мне руку? Конечно, я просто валял дурака. Мне от этого иногда бывает весело. А кроме того, я знал, что Экли злится как черт. С ним я становлюсь настоящим садистом. Злил его изо всех сил, нарочно злил. Но потом надоело. Я опять надел шапку козырьком назад и развалился в кресле. - Это чье? - спросил Экли. Он взял в руки наколенник моего соседа. Этот проклятый Экли все хватал. Он что угодно мог схватить - шнурки от ботинок, что угодно. Я ему сказал, что наколенник - Стрэдлейтера. Он его сразу швырнул к Стрэдлейтеру на кровать; взял с тумбочки, а швырнул на кровать. Потом подошел, сел на ручку второго кресла. Никогда не сядет по-человечески, обязательно на ручку. - Где ты взял эту дурацкую шапку? - спрашивает. |
