– А сама емкость?

– Я уже об этом подумал. Емкости они же и изготавливают.

Наши взгляды встретились.

– Мистер Хазен, вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

– Да, сэр. Это было сделано преднамеренно.

На мгновение воцарилась тишина. Потом я ударил кулаком по столу.

– Этот сержант, который сегодня утром работал с проверочной камерой… Букер, что ли? Отправить его и Грегори на детектор лжи!

– Сэр, мы не можем этого сделать.

– Кадеты погибли!

– Но никаких доказательств нет. Совсем никаких.

– Они оба пользовались этой емкостью. Хазен глубоко вздохнул:

– Данный факт не является доказательством преступления, сэр, и вам это известно!

У меня свело челюсть от такой наглости. Давненько никто так со мной не разговаривал! Но через несколько секунд моя ярость стала стихать.

Он был прав. Законом 2026 года о правдивости показаний подозреваемый был лишен права молчать. При наличии каких-то доказательств его вины он мог быть послан на проверку детектором лжи с применением наркотиков. Если правдивость его показаний подтверждалась, обвинения снимались. Если же он под воздействием сложной наркотической смеси соглашался с предъявленными обвинениями, его признание расценивалось как доказательство.

Однако законодатели постарались не допустить произвольного вмешательства дознавательных органов в сознание подозреваемого, когда его воля подавлена наркотиками. И поэтому для применения такого детектора лжи требовались безусловные доказательства вины человека.

– Прошу прощения, – вздохнул я. – Отправьте Букера в казарму, пока мы здесь со всем этим не разберемся. И вызовите-ка этого гардемарина.

Вдвоем мы допрашивали беднягу Ансельма, пока он весь не взмок, а губы у него не начали дрожать. Постепенно мой пыл поиссяк. Парень говорил правду: он не замечал ничего необычного, пока кадеты не начали падать, и не было никаких оснований подозревать ни Грегори, ни кого бы то ни было еще.

– Прошу прощения, сэр? – Он обращался к начальнику Академии.

– Да?

– Не могли бы вы пояснить, что все это значит? Мы с Хазеном обменялись удивленными взглядами.

Чтобы гардемарин задавал такие вопросы старшим офицерам? Куда же катится Военно-Космический Флот? Хазен побагровел, и у него перехватило дыхание, но тут вмешался я. Не было никаких причин, чтобы держать этого мальчика в неведении.

– Кадеты погибли не в результате несчастного случая. Это убийство.

– О, нет! – Отчаянный крик Ансельма вырвался, казалось, прямо из его сердца.

– Убийство нервно-паралитическим газом.

– Но почему?

– Нам это неизвестно. – И внезапно я добавил:

– Есть какие-то соображения?

– Боже, это невозможно. Джимми Форд? Сантини? Кому понадобилось их убивать? – Его глаза повлажнели. – Вчера был день рождения Ронни Эйкена.

– Вы не должны никому об этом говорить. Крайне важно, чтобы эта новость не просочилась за пределы Академии. – Во всяком случае, до тех пор, пока мы не узнаем, что тут у нас происходит.

– Слушаюсь, конечно, сэр. Я посмотрел на Хазена:

– Нужны ли специальные меры? – Парня можно было изолировать от остальных гардемаринов во избежание распространения слухов.

Хазен, к его чести, отрицательно покачал головой:

– Мистер Ансельм – офицер, и его слова достаточно. Покраснев, я проглотил скрытый за этими словами упрек, понимая, что беспокоиться не о чем. Слово офицера Флота – закон. Вся служба держится на доверии. Как бы я ни был выведен из равновесия видом бездыханных ребят на траве, мне следовало помнить, что я имею дело с нежно любимыми мною Военно-Космическими Силами, а не со сворой беспринципных политиканов.