– Сифорт, вы не в вашингтонском кабинете. На этот раз я говорю от имени Собора, от лица патриархов Церкви Воссоединения. Ваше правление – одни заблуждения и смертные грехи. Повелеваю вам…

– Нет! – повторил я дрожащим голосом. Он был представителем Бога на Земле.

– Или мы сегодня же отречемся от вас. Публично дезавуируем со ступеней кафедрального собора. Это радикальная мера, которая применяется крайне редко. Предупреждаем, что, если…

Я приподнялся в кресле, не обращая внимания на то, что от боли засверкало в глазах.

– Смотрите, как бы я вас не дезавуировал! Его глаза сузились, словно он был сбит с толку.

– Я дезавуирую вас, Сэйтор! – Глаза у меня бешено сверкали. – И ваш совет патриархов! – Словно что-то надорвалось у меня в душе, как до этого в спине. Моя связь с Ним была разорвана, напрочь и безвозвратно.

– Гореть вам в адском огне. Вы ере…

– И отрекаюсь от Церкви! – По моему лицу катились слезы. – От Церкви, вы слышите, Сэйтор? Будет ли это изменой, если я объявлю о недоверии тому, что, по всеобщему разумению, является орудием Всевышнего? Как мы можем доверить нашу совесть, наши души фанатичной церкви, которую гораздо больше заботит ее материальное преуспеяние, нежели наше выживание?

– Как вы смеете!

– «Подобно тому, как священнослужителям суждено умереть, они не должны быть двуличными, не излишествовать в винопитии, не алкать роскоши и богатства». А как мои избиратели, старейшина? Кого из нас они поддержат, когда почитают прессу? Подумайте, стоит ли рисковать?

Мы оба сидели, объятые ужасом.

Меня отлучали от Церкви. Я угрожал самому Господу Богу и выступил против Его Церкви. Объявят ли патриархи о своем решении или нет – все равно я навеки был изгнан из числа рабов Его.

– Дезавуировать вас, епископ? – Дрожащей рукой я потянулся к телефонной трубке. – Поведать миру обо всем, что я думаю?

– Вы не посмеете очернить…

– Всем, что есть святого, клянусь говорить одну правду. Я расскажу о нашей встрече в Ротонде, о вашем визите ко мне домой. Об этом разговоре, который будет для вас последним. Поднимите хоть палец, чтобы возразить, и я тут же все расскажу, – говорил я жестким, скрипучим голосом, точно царапал стекло. – До конца дней своих, епископ, никогда более не обращайтесь ко мне! – Я грохнул кулаком по клавишам, разорвав связь.

Я сидел, весь дрожа от ужаса перед собственной бескрайней глупостью.

«И те, кто совершит это, будут повергнуты в ад, в самые глубины его».

Я не мог более читать молитвы. Никогда, чтоб мне провалиться под Землю.

Но как мне жить без молитвы?

Как я вообще мог теперь жить?

Оставались только Арлина с Филипом, Майкл. А еще – мои обязанности.

Супруга с благоговейным страхом смотрела на меня из своего угла.

Фити непрестанно теребил рубашку.

– Сынок, подойди ко мне. – Я умоляюще вытянул вперед руки.

Его глаза встретились с моими, и в них были одиночество, мука, отрешенность.

– Я утратил Господа Бога, и у меня нет ничего, чтобы спасти тебя! – произнес я прерывающимся голосом. – Умоляю тебя, если в тебе есть хоть капля милосердия! – Я был не в силах сказать что-то еще, меня душили слезы.

Сначала медленно, как автомат, Филип поднялся со своего кресла, двинулся к столу. Мягко обнял меня. Потом упал мне в объятия, на мои колени, словно маленький ребенок. Наши слезы смешались: мои – обо мне, его – о навеки утраченном Джареде.

– Штаб ВВС ООН в Вашингтоне вызывает корабль ВКС «Галактика».