На капитанском мостике показалась фигура почтенного Стиига. Седовласый старец встретил Найла в тот вечер, когда он впервые оказался за стенами Белой башни и на протяжении десяти лет был бессменным компьютерным опекуном, неизменным собеседником и провожатым в безбрежном мире электронного разума.

За эти годы он совсем не изменился, а являлся каждый раз в том же обличии, что и впервые предстал перед ошеломленным взором наивного паренька. Найл пока видел его издалека, но черты наставника настолько уже врезались в его память, что он ясно различал их даже на расстоянии пятидесяти с лишним шагов.

Крупные проницательные глаза, иронично поджатые тонкие губы, волевой подбородок… Смуглое, иссеченное морщинами лицо учителя окаймляли длинные волосы, безупречно белые, как снега горных вершин.

Зачесанные назад, они открывали высокий лоб мудреца и ниспадали на плечи роскошной непокорной гривой,- даже отсюда было видно, как морской бриз треплет его густые пряди.

По всем правилам матросам полагалось бы спустить с борта шлюпку, обычно переправлявшую пассажиров с берега, но седовласому наставнику, очевидно, не терпелось поскорее встретиться. Он решил не усложнять жизнь, а ограничился решительным взмахом руки.

Найл понимающе кивнул, сделал шаг по направлению к морю и… в долю секунды вместе с Хуссу оказался на капитанской площадке, ограниченной изящной балюстрадой с резными круглыми столбиками.

Стииг приветственно воскликнул:

– Доброе утро, дорогие друзья!

– Доброе утро, дорогой друг! – печально отозвался Найл.- Хотя оно не такое уж и славное для многих жителей нашего города, обитающих по другую сторону стен.

Учитель, словно не замечая удрученного состояния собеседника, как и унылого приветственного импульса пустынника, располагающе улыбнулся и театрально заметил, вскинув голову к небу:

– Какая благодать! Небеса посылают нам доброе утро с дуновением благословенного зефира. Хороший знак для капитана баркентины… Что еще нужно для удачного путешествия, кроме парочки хороших пассажиров и попутного ветра? Все остальное стоит значительно меньше слез, пролитых за обладание богатствами. Ни золотые украшения, ни драгоценные каменья, ни роскошные дворцы не могут сравниться для настоящего моряка с попутным ветром, надувающим паруса…

Из груди Найла вырвался невольный вздох, но он легким наклоном головы дал понять, что оценивает всю прелесть этой тонкой игры. Как же, старец изображает настоящего моряка и восхищается благодатью, которую сам же и смоделировал…

Настроению Найла больше соответствовала бы мрачная погода с грозой и завывающей бурей. Но все это осталось снаружи, в реальном мире, а кибернетический разум удовлетворял собственные интересы, и его привлекали идиллические картины. Золотой, абсолютно ровный диск, ничем по виду не отличающийся от самого настоящего солнца, по-прежнему сверкал на безмятежно-голубом небе, и не существовало в мире силы, способной хоть как-то омрачить сияющее великолепие.

Дощатая обшивка бесшумно всосала в себя цепи с якорями, паруса ожили и плавно опустились, чтобы через мгновение гибко выгнуться и наполниться теплым ветром.

«Дафна» заскользила к выходу из бухты. С одной стороны первозданные скалы вздымали из бирюзового моря свои отшлифованные спины, окруженные пеной бурунов, а справа по борту темнели отроги высоких гор с заснеженными вершинами, мягко подсвеченные нежными золотистыми лучами.

Запахи свежести пронизывали утренний воздух, и Найл, хотя и понимал искусственность всего окружающего, с наслаждением вбирал полной грудью синтетические пряные ароматы.

Хотя длиннолапый пустынник и сложился, скромно запихав себя в угол, небольшая площадка, возвышающаяся над баркентиной, оказалась тесновата для беседы.