Если бы он шел один, никто бы ему не мешал и не сдерживал его.

Но внезапно он понял, что не мог бы пойти один, без людей. Пустые голые холмы лишили бы мужества любого человека.

Через несколько часов они вернутся назад. В темноте будут устанавливать свои палатки и, возможно, получат по кружке горячего кофе. А завтра снова начнется бесконечная скучная рутина трудных и бедных событиями дней. Разведка казалась уже чем-то далеким и нереальным, но таким же нереальным был для них сейчас и бивачный лагерь. В армии все было нереальным.

Крофт по-прежнему смотрел на гору. Он лишился ее, лишился возможности сделать какое-то мучительное открытие в самом себе.

И не только в себе.

В жизни вообще. Во всем.

ПРИГЛУШЕННЫЙ ХОР.

Что мы будем делать, когда вернемся домой? (Иногда об этом говорят вслух, но большей частью думают про себя.)

Ред. Буду заниматься теми же проклятыми делами, что и прежде. А что же еще делать?

Браун. Когда мы прибудем в Сан-Франциско, я получу все свое жалованье и устрою такую попойку, какой этот город еще не видывал. Потом перехвачу какую-нибудь проститутку и целых две недели не буду делать ничего, только спать с ней и пить. Потом, не торопясь, отправлюсь к себе домой в Канзас. Буду останавливаться по пути, когда мне этого чертовски захочется, чтобы как следует кутнуть. А потом загляну к своей жене. Я не скажу ей заранее, что еду; я ей устрою маленький сюрприз. Прихвачу с собой свидетелей и, клянусь, вышвырну ее из дома. На виду у всех. У нас тут такое… Застряли здесь бог знает насколько, и никто не знает, когда получит эту маленькую хреновину в лоб. Только ждешь и исходишь потом. И узнаешь о себе такие вещи, которые, ей богу, не стоят того, чтобы их узнавать.

Галлахер. Все, что я знаю, — это то, что есть проклятый счет, который должен быть оплачен. Он должен быть оплачен. И кто-то должен будет платить по нему, кто-то будет вбивать кое-что в головы поганых гражданских крыс.

Гольдстейн. О, я прямо-таки вижу, как возвращаюсь домой. Это будет ранним утром, я возьму такси у вокзала Гранд-Сентрал и проеду на нем весь путь до нашего дома в Флэтбуше. Потом поднимусь по лестнице и позвоню. Натали будет гадать, кто это, потом подойдет к двери и спросит… О, я не знаю, что будет дальше. Будет так много времени…

Мартинес. Поеду в Сан-Антонио. Может, навещу свою родню. Поброжу по городу. Очень хороши девчонки-мексиканки в Сан-Антонио. У меня будет много пачек денег. И медалей. Буду ходить в церковь — ведь я убил слишком много проклятых япошек. Не знаю, может, останусь в армии. Хорошего в ней мало, но зато большое жалованье.

Минетта. Я буду подходить к каждому проклятому офицеру в форме и говорить ему: «Паразит». Каждому, и прямо на Бродвее. Хочу, чтобы все знали, что собой представляет эта проклятая армия.

Крофт. Думать об этих вещах — напрасная трата времени. Война еще будет продолжаться.

Часть 4. Поминки

Операция по прочесыванию местности прошла необычайно успешно. Спустя неделю после прорыва линии Тойяку остатки японских войск на Анопопее были расчленены на сотню, а затем на тысячу мелких групп. Их боевой порядок полностью распался; сначала оказались отрезанными батальоны, потом роты и, наконец, взводы и отделения. В конце концов группами по пять, три и два человека японцы укрылись в джунглях, пытаясь избежать многочисленных американских патрулей. К концу боевых действии цифры потерь были невероятными. На пятый день было убито двести семьдесят восемь японцев и два американца. На восьмой день, самый результативный день боевых действий, японцы потеряли восемьсот двадцать одного человека убитыми, девять солдат попали в плен; потери же американцев составили всего три солдата убитыми.

С монотонной регулярностью появлялись сводки, лаконичные, скупые и не совсем точные:

«Генерал Макартур объявил сегодня об официальном завершении боев за Анопопей.