|
И мне тоже было нелегко. И очень больно делать то, что я делал. Особенно когда я увидел тебя той ночью: такую уставшую, такую хрупкую, но счастливую из-за моего возвращения. Ты не знаешь, каково было мне, когда пришлось сказать тебе, что я не вернусь. Каково было слышать отчаяние в твоем голосе. Но так было нужно. Никто другой не заставил бы меня так поступить с тобой. Никто, кроме тебя. Когда меня арестовали и доставили к Магистру, а тот вывалил свои подозрения и начал безошибочно называть моих сторонников, я запаниковал. Не представлял, кто мог нас сдать в полном составе. Уже мысленно просчитывал шансы выбраться из зала аудиенций живым, гадал, может ли закончиться победой столь внезапное восстание, продержимся ли мы до выступления союзников на завоеванных территориях, но потом услышал твой голос. Шепот, если быть точным. Ты сказала: «Это твоя серебряная пуля, Олли. Иди в Красную Пустыню». Магистр не хотел верить в мое предательство, и я сам предложил ему этот поход, чтобы доказать свою преданность. Предложил с замирающим в груди сердцем, должен признаться, потому что понимал: это самоубийство. Но я поверил голосу, что однажды уже шептал мне и не обманул. И не прогадал. Ты направляла меня и дальше. Так что, если задуматься, главная победа в моей жизни – и не моя вовсе. Я был лишь фигурой на доске в твоей шахматной партии. Может быть, мы разыграли ее вместе, но руководила игрой ты. Будущая ты знала, что именно должна пережить, чтобы суметь внушить Магистру самоубийственную миссию. И ты создала эту ситуацию, сдав Магистру меня и всех моих сторонников, подведя меня самого под арест.
– Я не могла этого сделать, – прошептала я растерянно, помотав головой. – Не могла. – Только ты и могла, – улыбнулся Шелтер. – Точнее, мы с тобой. Потому что только один человек знал всех, на кого я опирался. Я сам. Больше никто не мог настолько точно сдать всех. Я не знала, что сказать. Стояла, смотрела на него и молчала, лишь сердце билось в груди так быстро и тяжело, что становилось страшно. Не дожидаясь моего ответа, руки Шелтера скользнули по моей талии, обнимая и прижимая к нему. Теплые губы коснулись виска, и я снова услышала его тихий голос: – Милая, это были тяжелые месяцы для нас обоих, но все получилось. Магистр мертв, его армия разбита, нам удалось сделать это ценой куда меньшего количества жизней, чем я когда-либо мог надеяться, Магистрат меняется. Моя война закончена, и я наконец по-настоящему свободен. Мы оба свободны. И можем быть счастливы. Я люблю тебя, милая, и наконец могу назвать женой. У нас чудесная дочь, мы все вместе уедем в мое имение. Будем сажать цветы, варить шоколад, растить Алину и кататься на мотоцикле по полям. У нас впереди целая жизнь, давай просто забудем все, что было, и начнем сначала. Хотелось просто согласиться. Обнять его в ответ, прильнуть к груди, растаять и снова ощутить на губах вкус поцелуя. Забыть, простить, погрузиться в мечту, которая уже становилась реальностью. Нарисованная Шелтером картинка манила, но что-то внутри все равно жгло и не давало перешагнуть через последние месяцы. Он сам разбудил во мне ярость. Научил ненависти, которая убивает. И что-то в моем умении легко прощать и смиряться сломалось. Я так многое прощала отцу. Так безропотно принимала свою судьбу много лет, позволяя себе лишь мечты о лучшей жизни. И вот теперь не могла простить самому любимому человеку причиненной мне боли. Я вывернулась из объятий Шелтера и шагнула прочь, к распахнутому по случаю жары окну. – Мы с Гленом восстановили шоколадницу в Оринграде, – ни с того ни с сего сообщила я. – Мне нужно вернуться к работе в ней, поэтому я не поеду в твое имение. – Шоколадницу? – удивленно переспросил Шелтер. – Зачем тебе эта шоколадница? – Затем, что ты умер, Оллин! Я тебя мысленно похоронила и нашла себе дело, которое помогло жить дальше! – забыв об осторожности, выпалила я, снова оборачиваясь к нему. |
