– Не уходи от ответа. Что она хотела мне сказать, Финн?

– Даже не представляю. Я не «голубой»; я не наркоман, я никогда ничего не крал. Если не считать нескольких комиксов, когда мне было двенадцать лет, – и то этого никто не докажет.

– Не вижу ничего смешного.

– Она не шантажировала меня, Дина. У меня была с ней связь, но это не секрет. Она была не первой женщиной, с которой я встречался, но в моей жизни не было никаких сексуальных отклонений, которые я пытался бы скрыть. Я не связан с организованной преступностью, никогда не проматывал чужих денег. У меня нет никаких незаконнорожденных детей. Я никого не убивал.

Финн внезапно остановился, и выражение нетерпеливого удивления исчезло с его лица.

– О Боже! – Он закрыл глаза руками. – О Господи Боже.

– Прости меня. – Забыв о состязании. Дина вскочила и бросилась к нему. – Финн, прости меня, я никогда не должна была об этом говорить.

– Неужели она могла это сделать? – спросил он сам себя. – Неужели она могла сделать даже это? И зачем? – Его руки бессильно упали, в глазах застыло отчаяние. – Зачем?

– Сделать что? – тихонько спросила Дина, крепко прижавшись к нему;

Финн отстранился, совсем чуть-чуть, словно то, что сейчас было внутри его, могло причинить ей вред.

– Мой лучший друг в колледже. Пит Уитни. Мы ухаживали за одной и той же девчонкой. Однажды вечером мы напились, напились в стельку и попытались выбить это дерьмо друг из друга. Мы неплохо поработали. Конечно же, все это было за пределами кампуса – студенческого городка. Потом, черт побери, мы решили, что она этого не стоит, и выпили еще.

Его голос звучал холодно и отстранение. Голос диктора новостей.

– Тогда я был пьян в последний раз в жизни. Пит обычно шутил, что во мне брала верх ирландская кровь. То есть я мог сколько угодно пить, драться или болтать. – Он вспомнил, каким был тогда: злюкой, спорщиком, задирой. Тогда ему казалось, что нет ничего хуже, чем стать похожим на своих родителей, холодных и воспитанных. – Сейчас я уже далеко не пьяница и с тех пор понял, что слова, как правило, лучшее оружие, чем кулаки. Он подарил мне вот это. – Финн вытащил из-под рубашки кельтский крест и крепко сжал его. – Он был моим самым лучшим другом, самым близким человеком, который только был у меня в жизни.

Был, подумала Дина, и почувствовала его боль.

– Мы забыли о девушке. Ни для одного из нас она не значила столько же, сколько мы значили друг для друга. Мы раздавили еще одну бутылку. Один мой глаз распух, как гнилой помидор, поэтому я бросил ему ключи, завалился на пассажирское место и отрубился. Нам было по двадцать лет, и мы оба были дураками. Нам было все равно, что мы садимся в машину вдрызг пьяными. В двадцать лет кажется, что будешь жить вечно. Так казалось и нам с Питом.

Я пришел в себя, когда услышал его крик. Вот и все. Я услышал его крик, а следующее, что помню, – вокруг огни, люди и ощущение, будто меня переехал грузовик. Он повернул на слишком большой скорости и врезался в столб. Нас обоих выбросило из машины. У меня было сотрясение, перелом руки, множество порезов и ушибов. Пит умер.

– О Финн! – Она опять сцепила руки, крепче прижимаясь к нему.

– Это была моя машина, поэтому все решили, что за рулем был я. Меня собирались обвинить в непреднамеренном убийстве. Приехал мой отец, но к тому времени они уже нашли нескольких свидетелей, которые видели, как Пит садился на водительское место. Конечно, от этого он не стал ни мертвее, ни живее.