|
– Нашла!.. – вскричала Берта, вся красная, растрепанная, подбрасывая и снова ловя золотую монету. Сидевшие за столом захлопали в ладоши, находя это очень забавным. Поднялся общий шум; все развеселились. Г жа Жоссеран с растроганной улыбкой смотрела на своих дочерей. Дядюшка, собиравший с тарелки остальную мелочь, нравоучительным тоном заметил, что если хочешь иметь двадцать франков, то умей их заработать. А девушки, снова усевшись по ту и другую сторону от него, усталые и довольные, но с еще возбужденными от жадности лицами, не в состоянии были унять нервную дрожь. Вдруг раздался звонок. Обед затянулся, и уже стали появляться первые приглашенные на вечер. Жоссеран, который, глядя на жену, осмелел и тоже развеселился, с удовольствием затянул песенку Беранже. Но г жа Жоссеран велела ему замолчать – он оскорблял ее поэтический вкус. Она велела поскорее подавать десерт, тем более что дядюшка, сильно помрачневший после того, как у него насильно отняли двадцать франков, впал в сварливое настроение и начал жаловаться на своего племянника Леона, который не соизволил даже поздравить его. Леон обещал прийти к концу вечера. Когда все уже поднялись из за стола, Адель пришла сказать, что в гостиной дожидается архитектор из нижней квартиры и с ним какой то молодой человек. – Ах да, этот молодой человек! – как бы про себя произнесла г жа Жюзер, взяв под руку Жоссерана. – Значит, вы его пригласили? Я сегодня утром видела его у привратника. У него вполне приличный вид. Г жа Жоссеран оперлась на руку Трюбло, как вдруг Сатюрнен, который все еще сидел за столом и, несмотря на шум, поднятый из за двадцати франков, продолжал спать с открытыми глазами, в припадке внезапной ярости опрокинул стул и завопил: – Я не хочу, черт возьми! Не хочу! Это было как раз то, чего всегда опасалась мать. Сделав знак мужу, чтобы он поскорее увел г жу Жюзер, она оставила руку Трюбло, который все понял и тут же скрылся. Однако он, по видимому, ошибся выходом, так как вслед за Аделью побежал в сторону кухни. Дядюшка Башелар и Гелен, не обращая внимания на «помешанного», как они его называли, хихикали в уголке комнаты, время от времени похлопывая друг друга по плечу. – Он все время был какой то чудной! Я предчувствовала, что сегодня вечером что нибудь да приключится, – встревоженно произнесла г жа Жоссеран. – Берта, живо ступай сюда! Берта как раз показывала Ортанс свой двадцатифранковик. В руке у Сатюрнена между тем появился нож. – Черт побери! – повторял он. – Я не хочу! Не хочу! Я им кишки выпущу! – Берта! – отчаянным голосом позвала мать. Подбежав на зов, девушка едва успела схватить его за руку, чтобы помешать ему ворваться в гостиную. Она сердито встряхнула его за плечо, а он, следуя своей логике сумасшедшего, убежденно объяснял ей: – Не мешай мне… Их надо проучить, говорю тебе!.. Нельзя иначе! Осточертели мне их подлые штучки! Они нас всех продадут! – Знаешь, мне это в конце концов надоело! – крикнула Берта. – Что с тобой? Что ты мелешь? Он поднял на нее глаза и, все еще охваченный мрачным бешенством, искажавшим его лицо, запинаясь пролепетал: – Тебя опять выдают замуж? Слышишь, я этого не позволю!.. Я не хочу, чтобы тебя обижали!.. Берта невольно рассмеялась. Откуда он взял, что ее выдают замуж? Но он в ответ лишь упрямо качал головой. Он это знает, он это чувствует. И когда, желая его успокоить, к ним подошла мать, он с такой силой стиснул в руке нож, что она подалась назад. Больше всего, однако, опасаясь, как бы кто нибудь их не услышал, она торопливо шепнула Берте, чтобы та его увела и заперла в его комнате. А он, все больше возбуждаясь, постепенно перешел на крик: – Я не хочу, чтобы тебя отдавали замуж, я не хочу, чтобы тебя обижали! Если тебя выдадут замуж, я им кишки выпущу! Тогда Берта, положив обе руки ему на плечи, устремила на него пристальный взгляд. |
