— Да, учились Советский Союза, — улыбался он, по-прежнему качая головой, не хуже китайского болванчика.

Юрка принялся мне быстро объяснять, что мы находимся во французском госпитале на территории белуджей, который финансирует аль-Руниш.

А Руниш так до сих пор и не появился, хотя весь караван из нескольких лошадей и мулов был уже почти разгружен.

Я не стал мешать Юркиным разговорам с его бывшим другом по плену. Но Юрка опять подвел ко мне Лен Нина, я уже понял, что Лен Нин значит Ленин, — стал снова представлять мне китайского «Ленина», удивленно восклицая, что Лен по-прежнему снайпер. Только Лен теперь воюет не против русских интервентов, а против «духов» — тех, которые не белуджи.

Я спросил, где он учился в Союзе, на что Лен Нин ответил:

— Академия Фрунзе.

Моя физиономия брезгливо скривилась.

— Сразу видно, что французский госпиталь, — съязвил я Королеву.

И только я сказал это, как из той же палатки, из которой выбежал Лен Нин, появились две белокурые бестии, две девушки. Я чуть не рухнул от удивления, но справился с собой. Однако все же у меня отвалилась челюсть.

К нам подошли две высокие девицы в нейлоновых цветастых бюстгальтерах, обе светловолосые: одна — с длинными, до плеч, роскошными кудрями, а другая — подстриженная чересчур коротко, почти под ноль.

— Хай! — поздоровались они с Юркой.

Я тут же спросил по-английски, где господин Салим. Девицы нахмурились, но ничего не ответили. В ответ они представились, сказав, что они англичанки, Мэри и Барбара. Понемногу с разных сторон стали появляться и окружать нас такие же маленькие, как Лен Нин, китайцы.

— Куда ты меня завез? — сквозь зубы прошептал я Королеву.

— Все нормально, это наемники из бригады «Черный аист», — ответил Юрий. — Многие из них тоже снайперы, как Мэри с Барбарой.

— А вообще-то французы здесь есть? — спросил я у Мэри по-английски.

— Есть и врачи-французы. В общем, здесь у нас интернациональная бригада, выполняем интернациональный долг… — ответила она по-английски.

Многие из китайцев были с «Калашниковыми», они быстро что-то мяукали на своем языке, наверное, обсуждали наше прибытие. Я как можно вежливее улыбался.

— Пойдемте, вы можете подождать мистера Салима в палатке, — предложила нам Барбара и препроводила нас в крайнюю палатку.

В палатке лежали трое раненых моджахедов. Воздух был раскаленным и спертым, сильно пахло йодом. Раненые лежали на походных раскладушках.

— Привет, братва! — радостно поприветствовал их Юрка.

Один из раненых застонал.

Я удивленно покосился на Королева, но и у меня теперь уже не было ощущения, что мы находимся в стане врага. Я вежливо кивнул им. Один из раненых заулыбался. Он пошевелил черными губами, пытаясь изобразить улыбку, а потом показал забинтованный окровавленными бинтами обрубок ноги.

— Ну, то что ногу отняли — это не страшно. Главное — живой, — по-русски успокоил его я. А тот, услышав русскую речь, казалось, ничуть не удивился. Что-то стал шептать мне запекшимися губами на своем языке. Я интуитивно понял, что он просил воды, и дал ему железную фляжку, висевшую на столбе, поддерживающем палаточную крышу. Он с жадностью принялся пить. Напившись, что-то простонал про Аллаха.

«Эх, воин, — думаю. — Здесь тебе не Германия, никакой Аллах не поможет, если получил ранение».

Ранение моджахеда — это не совсем то же, что ранение советского воина в Афгане. Если «духа» ранили в живот или голову, это для него верная смерть, продолжительная и мучительная.