Проворного на ноги сержанта послали к реке. Нужен еще один понятой, потому что протокол осмотра без участия двоих понятых — не документ, филькина грамота. Сержант вскоре вернулся и, водя боками, объявил:

— Абсолютно никого! Лодка моторная у берега стоит…

— Чья? — спросили у сержанта, как будто он мог знать.

Сержант не знал. Федор Палыч тоже не ведал, но быстро сообразил: кто-то еще приехал в деревню, кроме него. Возможно, вчера. И теперь затаился дома. Кому охота с милицией вязаться. А может, человек по незнанию копошится у себя в огороде.

Делать нечего. Нужен позарез еще один понятой. Гурьбой отправились по домам в сопровождении Федора Палыча и его собаки-лайки. У лайки был крутой, можно сказать, что подлый, характер — норовила исподтишка, сзади ухватить за ноги. Щелкнет зубами рядом с пятками, отбежит и сядет, пожирая нахальными глазами. Шельма, одним словом. Подлая тварь. И что только надо собаке. Федор Палыч подманил ее к себе и посадил на короткий поводок. Так безопаснее.

Обошли всю деревню, заглядывая в каждый дом. Действительно, на садоводческих участках в будний день никого. Вечером разве что приедет кто.

На обратном пути, следуя центральной улицей, вновь остановились у елизаровского дома с наглухо задраенными воротами.

— Изнутри закрыто, — сказал догадливый сержант и развил мысль: — Снаружи-то ни замка, ни палочки какой.

— Так многие сейчас делают… — Федор Палыч пытался спасти положение. — Закроют изнутри, как будто дома, а сами огородами. Выйдут — и на теплоход. Или к автобусу…

— Какой пароход! Какой автобус! — шумел сержант, словно он, а не девушка-следователь руководил группой. — У них и огород-то не засеян. Тихо!

Сержант прижался ухом к воротам, слушая двор, и отпрянул, округляя глаза.

— Там кто-то есть. Дышит стоит. Может, пьяный.

Федор Палыч вмешался: ворота ни к чему ломать, когда можно проулком, через городьбу. Перешагнул — и спокойно заходи задними воротами.

Двое оперативников, а также и сержант пошли в обход и вскоре уже открывали ворота: во дворе с надетой на морду торбой стоял сиротливо конь и жевал свой овес. Со двора в дом вела высокая лестница.

Обнажив оружие, все те же оперативники, а за ними еще человек пять направились в дом и там обнаружили спящим на кровати мужичка лет сорока.

— Чо спишь средь бела дня?! Пьяный, что ли?!

Уж и выпить нельзя гражданскому люду в мирное время. Даже у себя в родном доме, хотя это теперь всего лишь дача. Но для него дом. Мужик сел в кровати, обнял ладонями косматую голову. Он ничего не понимал.

— Чей конь, у тебя спрашивают?

Мужик лишь тряс головой.

— Вот, значит, какие у нас дела, Николай, — выступил вперед Федор Палыч, усиленно мигая обоими глазами. — Пожар ведь у нас приключился. И даже косточки нашлись. Но тебя-то, конечно, вчера еще не было, а то бы ты знал…

— Брось чепуху молоть, дед. Не мешайся… — быстро среагировали оперативники.

Деда оттеснили к окнам, мужика подняли под руки и повели ко двору — просвежиться, а то в доме воздух настоялся — надышал этот перегаром своим. У ворот присели и стали по душам беседовать — то да се, откуда родом и как зовут. И еще: не имел ли в прошлом судимостей, занят ли работой, а если нет, то на что живет?

На все вопросы Бутылочкин только и сказал, что голова болит после вчерашнего. С похмелья то есть.

Федора Палыча кобель между тем все рвался в избу, целясь там цапнуть кого-то, а может, он чуял там дичь. Федор Палыч, устав глядеть на кобелиные ужимки, изловчился и наотмашь вытянул того поводком прямо по нахальным глазам, после чего непослушный зверь вырвался и убежал вместе с поводком.