А может быть, некоторые фашисты и помнили Артема. Ведь среди гитлеровских вояк было немало кайзеровских ефрейторов, нацепивших генеральские погоны, пожалованные кайзеровским же ефрейтором, бесноватым фюрером.

Тогда, в 1918-м, им не довелось сокрушить живого Артема. Теперь, в 1942-м, они спешили свести счеты с его памятником.

Памятник должен рухнуть сразу, во весь свой гигантский рост — рухнуть, символизируя тем самым крах большевизма. Немецкие саперы знают свое дело. И пусть при этом церквушка местного монастыря надрывается торжествующим колокольным благовестом.

В фундамент памятника заложены взрывные заряды. А согнанное к меловой горе население окрестных сел будет безмолвствовать под пулеметами и автоматами эсэсовцев. И стоят понурые жители поселков Банное, Третьяковка под присмотром самодовольно хмыкающих в предвкушении спектакля фашистских молодчиков. Из этих поселков памятник виден весь, с ног до головы. С первым ударом колокола взорвутся фугасы. Но колокол молчит. Смолкает и смех фашистских солдат. Теперь уже с тревогой они взирают на памятник: ну чего там начальство медлит?..

Выше памятника взметнулась белая меловая пена, молочная туча поползла на дубравы, потом раздался гул взрыва, и потревоженные галки сорвались с деревьев.

А туча ширилась, оседая на вязах, одевая в подвенечные наряды дубы, и… минуты шли за минутами. Но вот сквозь поредевшую белую накипь, сначала расплывчатым темным силуэтом, потом все отчетливей и отчетливей проступила фигура гигантского человека. Он все так же твердо стоял на своем месте, но теперь казался еще выше, еще кряжистей. И тут ударил главный колокол монастырской звонницы. Торжественно и просветленно ему вторили, разливаясь веселым перезвоном, подголоски.

Сельчане расходились по домам, пряча радостные улыбки. Фашистские головорезы вымещали злобу на дворовых собаках да на неосторожных курах, всполошенных взрывом…

Много дней после начала оккупации здесь не слышали артиллерийской канонады. Но однажды утром она разбудила жителей Славяногорска. Ужели за одну ночь к ним приблизился фронт? Подходят свои, советские войска? Артиллерия смолкла так же внезапно, как и начала стрельбу.

Днем смельчаки пробрались к горам. Нигде не видно свежих воронок от разорвавшихся снарядов.

И только самые зоркие углядели, что на самом верху, у развернутых крутых плеч памятника, появились бетонные отколы, как боевые рубцы. Ветераны гордятся боевыми ранами, они заживают, но остаются швы. Их нельзя заделывать на памятнике ветерана. Они получены в бою.

А между тем фронт действительно приближался к Славяногорску. В городе появились потрепанные фашистские части, отступавшие под напором Советской Армии. На улицах загрохотали танки, отравляя дымом солярки ароматы согретой хвои.

У высоких гор вырастали доты и дзоты, зазмеились окопы — фашисты на правом берегу Донца спешно возводили новую линию обороны. У побитых вояк настроение было прескверное. Сталинградская битва коренным образом переломила ход войны. Сталинград… Ведь это бывший Царицын. Тот самый, памятный, неприступный, к которому в 1918-м прорвалась 5-я армия. Немало кайзеровских ефрейторов нашли свои могилы на огненном пути этой армии. Оставшиеся в живых помнили имена командиров молодой неукротимой Красной Армии, одним из них был Федор Сергеев — Артем.

А бетонный Артем, контуженный, раненный, но не сокрушенный, со своего высоченного мелового постамента, как разведчик переднего края, смотрел на позиции гитлеровцев, и они бледнели от ненависти к каменному комиссару.

Однажды жители проснулись от бешеного клекота моторов, нестерпимого лязга цепей. У цоколя памятника бесновались танки. Они, как свора псов на поводках, захлебывались в бессильной злобе и бессильных потугах, вздыбливались, окутывались сине-черным дымом и снова рвались на цепях и буксовали на месте, поднимая меловые вихри.