— Скотт, ты никогда не думал о карьере писателя? Или ведущего какого-нибудь душеспасительного телешоу? Душеспасительного в самом хорошем смысле, ты не думай, я не придираюсь…

— Ага. «Проповедь циника» или что-то в том же духе.

— Кстати, как в тебе уживается это и твоя нравственная принципиальность? Говорить только правду, причем в лицо, заступаться за слабых… Как в рыцарском романе.

— В двадцать первом веке рыцарский роман неактуальный жанр, Эмили. А как уживаются — я и сам не знаю. Кажется, неплохо. Хотя наверняка утверждать не стану. Ты же знаешь, я не терплю лжи…

3

«Большой любви не существует.

Маленькой — тоже.

Этот мужчина меня не полюбит.

Я его — тоже.

Мои мечты сбудутся.

Я буду правильно мечтать.

Секс нужен им, а не мне.

Пусть добиваются».

Эмили подумала-подумала — и приписала: «Я самое независимое существо на свете». С чувством удовлетворения от проделанной работы торжественно надела колпачок на красный маркер, любовно погладила ватман.

Плакат с лозунгами для новой жизни был готов.

Дело за малым — нужна стена, на которую его можно повесить.

Вот тут-то и кроется основная проблема: стены, на которой она имела бы право развешивать подобные вещи, у нее нет.

Потому что у нее нет дома.

Этот простой и очевидный факт неприятно ее удивлял. Прошло слишком мало времени, чтобы она успела как-то с ним свыкнуться. Да и какое это, по сути, время — несколько часов безвременья, когда старая жизнь уже закончилась, а новая не успела начаться. Скотт ушел около получаса назад, оставив ей ощущение тепла и огромный котел с пищей для размышлений. Результатом размышлений стал «Девиз одинокой кошки», как она его про себя назвала. Стрелки часов перевалили за полночь. Эмили стояла у стола для закройки и с грустью думала о том, что ей двадцать два года, и она эти двадцать два года жила в полной уверенности, что все хорошо, а вот надо же — у ее родителей есть дом, у Роберта есть дом, а у нее — нет.

— Все поправимо, — сказала она себе громко и внятно, чтобы никакая часть души не вздумала усомниться в истинности этих слов.

Они звучали так, что им и правда хотелось верить.

Эмили прикончила коробку конфет — она привыкла вознаграждать себя за хорошо сделанную работу — и улеглась спать на коротком диванчике. Перед сном она еще раз возблагодарила Бога за то, что он послал ей на жизненном пути такого щедрого и внимательного человека, как Скотт.

По крайней мере, ее телу этой ночью было тепло.

Она проснулась потому, что почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.

— Бедняжка! — сказал кто-то громким шепотом.

Эмили рывком откинула плед и села на постели — то есть на диване. В чем дело? «Бедняжка» — это ей?! И почему она не…

События вчерашнего дня вспыхнули в памяти, как кадр на экране кинотеатра. Кадр из плохенького ужастика, надо сказать.

На нее взирали, стоя почти в одинаковых позах (руки скрещены на груди, голова чуть набок), Миранда, Скотт и Бетси, закройщица. С учетом того что Миранда была стройна, белокура и высока, как кельтская богиня, Скотт черноволос, невысок и сухощав, а Бетси была негритянкой, как говорил один клиент, «прелестных округлостей», их минутное сходство поражало особенно сильно.

Эмили прочистила горло:

— Кхм… Привет.

— Доброе утро, — сказала Миранда.

Двое других кивнули.

— Я… проспала? — уточнила Эмили.