|
Если обойтись без ложной скромности, то победил я, потому что именно Крэнмер, капитан команды и герой матча, возглавил решающую сумасшедшую атаку. Теперь славная шестерка по традиции в библиотеке празднует победу, а новички стоят на столе и своими песнями и танцами ублажают триумфаторов. Некоторые из новичков плохо поют, и для улучшения их голосов приходится швырять в них книгами. Другие поют слишком хорошо, и для приведения их к норме приходится бросать в них насмешки и куски хлеба. А один новичок совсем отказался петь и в свое время должен быть выпорот: это Петтифер.
– Почему ты не пел? – спрашиваю я его позже, вечером, когда он прижат лицом к тому же столу. – Это против моей религии. Я еврей. – Неправда, ты не еврей. Твой отец священник. – А я сменил веру. – Даю тебе последний шанс, – вызывающе говорю я. – Как иначе называется винчестерский футбол? Это подарок, это самый простой вопрос из жаргона колледжа, который я только могу придумать. – Травля евреев, – отвечает он. У меня нет другого выбора, как выпороть его, а ему стоило только ответить: Наша Игра.
Глава 8
Окошко слишком мало, чтобы из него можно было выпрыгнуть, и слишком высоко от земли, чтобы в него можно было увидеть что-нибудь, кроме оранжевых верхушек портовых кранов и набухших дождем бристольских облаков. В комнате три стула, они, как и стол, привинчены к полу. На стене зеркало, как я полагаю, полупрозрачное. Воздух застоявшийся, нечистый и отдающий пивом. Перечисляющий мне мои права насмешливый голос тонет в шуме улицы пятью этажами ниже. Брайант сидит за одним концом стола, я за другим, а Лак без пиджака посередине. С правой стороны от Лака на полу стоит открытый портфель из коричневого кожезаменителя. В его отделениях я углядел четыре прямоугольных пакета разных размеров, каждый из которых завернут в черный пластик и снабжен ярлыком. На ярлыках надписи красными чернилами вроде «ЛП вд 27», которую я перевожу как «вещдок № 27 дела Лоуренса Петтифера». Ничего удивительного, что в моем заторможенном состоянии ума меня больше занимает не № 27, а остальные двадцать шесть, а если уж 27, то почему в портфеле их четыре? Никакой преамбулы. Никаких извинений за то, что в послеобеденное субботнее время мне пришлось тащиться в Бристоль. Локоть Брайанта уперт в стол, а в сжатом кулаке подбородок, словно Брайант держит себя за бороду. Лак выуживает из портфеля транзисторный магнитофон и бросает его на стол. – Не возражаете? Не дожидаясь ни моих возражений, ни моего согласия, он нажимает пусковую кнопку, трижды щелкает пальцами, останавливает ленту и отматывает ее назад. Мы прослушиваем щелканье пальцев Лака еще трижды. Со времени, когда я последний раз видел его, он обзавелся сыпью после бритья и мешками под маленькими глазками. – Есть ли у вашего друга доктора Петтифера машина, мистер Крэнмер? – угрюмо спрашивает он. И кивает своей длинной головой на магнитофон: говорите этой штуке, а не мне. – В Лондоне у Петтифера была целая конюшня машин, – ответил я. – В основном, правда, чужих. – Чьих? – Я никогда не спрашивал его об этом. Я не в курсе круга его знакомств. – А в Бате? – Не имею никакого представления, как он решал в Бате свои транспортные проблемы. – Я туповат и буквален. Я гораздо старше, чем неделю назад. – Когда вы в последний раз видели его в машине? – спросил Лак. – Боюсь, что без посторонней помощи я не смог бы ответить на этот вопрос. Брайант обрел новую улыбку. В ней было что-то победное. |
