— Станет тебе собака дубовый лист есть!

— С голодухи станет, особливо ежели с овсяной крупой перемешать да сварить.

— Нет, должно быть, это просто для соления огурцов. В соленые огурцы и черносмородинный, и дубовый лист идет.

— Так ведь не желтый же!

— А у них, может быть, желтый полагается.

— Да чем догадываться-то, понатужься да спроси как-нибудь по-немецки вон у этой дамы, что против тебя сидит и чулок вяжет, — кивнул Николай Иванович на пассажирку, прилежно перебиравшую спицы с серой шерстью. — Неужто ты не знаешь, как и желтый лист по-немецки называется?

— Я же ведь сказала тебе, что нас только комнатным словам учили.

— Ну, пансион! А ведь, поди, за науку по пяти рублей в месяц драли!

— Даже по десяти.

Немало удивлялись они и немке пассажирке, вязавшей чулок, которая, как вошла в вагон, вынула начатый чулок, да так и не переставала его вязать в течение двух часов.

— Неужто дома-то у ней не хватает времени, чтобы связать чулки? — спросила жена.

— И хватает, может статься, да уж такая повадка, — отвечал муж. — Немки уж такой народ… Немка не только что в вагон, а и в гроб ляжет, так и то чулок вязать будет.

А поезд так и мчался. Супруги наелись булок с сыром и икрой. Жажда так и томила их после соленого, а напиться было нечего. Во время минутных остановок на станциях они не выходили из вагонов, чтобы сбегать в буфет, опасаясь, что поезд уйдет без них.

— Черт бы побрал эту немецкую езду с минутными остановками! Помилуйте, даже в буфет сбегать нельзя! — горячился Николай Иванович. — Поезд останавливается, пятьдесят человек выпускают, пятьдесят пассажиров принимают — и опять пошел. Ни предупредительных звонков — ничего. Один звонок — и катай-валяй. Говорят, это для цивилизации… Какая тут к черту цивилизация, ежели человеку во время остановки поезда даже кружки пива выпить нельзя?

— Да, должно быть, здесь такие порядки, что немцы с собой берут питье, — говорила Глафира Семеновна. — Они народ экономный.

— Да ведь не видать, чтобы пили в вагонах-то. Только сигарки курят да газеты читают. Вот уж сколько проехали, а хоть бы где-нибудь показалась бутылка. Бутерброды ели, а чтобы пить — никто не пил. Нет, у нас на этот счет куда лучше. У нас приедешь на станцию-то, так стоишь, стоишь, и конца остановки нет. Тут ты и попить, и поесть всласть можешь, даже напиться допьяна можешь. Первый звонок — ты и не торопишься, а идешь либо пряники вяземские себе покупать, а то так к торжковским туфлям приторговываешься; потом второй звонок, третий, а поезд все стоит. Когда-то еще кондуктор вздумает свистнуть в свистульку машинисту, чтобы тот давал передний ход. Нет, у нас куда лучше.

Новая остановка. Станция такая-то — кричит кондуктор и прибавляет: «Zvei minuten».

— Опять цвай минутен, черт их возьми! Когда же душу-то отпустят на покаяние и дадут такую остановку, чтобы попить можно! — восклицал Николай Иванович.

— Да дай кондуктору денег и попроси, чтобы он нам в вагон пива принес, — посоветовала ему жена. — За тару-то заплатим.

— Попроси… Легко сказать — попроси… А как тут попросишь, коли без языка? На тебя понадеялся, как на ученую, а ты ни в зуб толкнуть по-немецки…

— Комнатные слова я знаю, а тут хмельные слова. Это по твоей части. Сам же ты хвастался, что хмельные слова выучил, — ну вот и попроси у кондуктора, чтоб принес пива.

— А и то попросить.

Николай Иванович вынул из кармана серебряную монету и, показывая ее пробегавшему кондуктору, крикнул:

— Эй, хер!.