Соня развернула завтрак, который ей дала мать. Это был рогалик, разрезанный вдоль, намазанный маслом и посыпанный сахарным песком. Первый кусок она, как всегда, просунула Боби.

— Сегодня я написала в тетрадке твое имя, — с гордостью сообщила она другу, который, молниеносно расправившись со сладким кусочком, нетерпеливо ждал следующего. В эту минуту Сонины успехи в правописании интересовали его меньше всего.

Дети не обращали никакого внимания на свою чудную одноклассницу, которая проводила перемены у забора, разговаривая с собакой. Учителя, сидя на каменной скамье, рассеянно наблюдали за играющими детьми и одновременно болтали. Только синьорина Кирико внимательно следила за самой трудной своей ученицей, размышляя о том, что война оставила много следов — и в городах, и в человеческих душах. Рано или поздно дома восстановят, душевные раны заживут, и маленькая Соня, повзрослев, найдет свой путь в жизни.

— Ой, смотрите, училкина любимица! — раздался ехидный голосок.

Соня обернулась. Рядом стояла нарядная Лоредана, держа в руке аппетитную марципановую булочку, покрытую блестящей глазурью. С тех пор, как Соня беспричинно набросилась на нее на улице, Лоредана не упускала возможности ее поддеть, мстя таким образом за нанесенную обиду. Она видела, что колкости больно задевают Соню, иногда готовую наброситься на нее с кулаками, и получала от этого большое удовольствие.

Соня сделала всего одно быстрое движение, и булочка упала на пыльную землю.

— Не возражаешь? — невинно спросила она, отламывая большой кусок и бросая его через забор. — Остальное можешь доедать.

Лоредана, лишившись завтрака, в долгу не осталась.

— Мама говорит, чтобы я с тобой не связывалась, — с ангельским видом заявила она.

— Это почему же?

— Потому что тебя черви гложут. Ты злая, желтая, некрасивая, и все из-за глистов. Мама говорит: они тебя замучили.

— Врешь!

Соня и сама знала, что она некрасивая, только Лоредану это не касается. Что она из себя строит, эта кривляка, эта кукла расфуфыренная! Соне хотелось ударить по лицу, озаренному фальшивой безоблачной улыбкой, вцепиться в аккуратные белокурые локоны, волнами ниспадающие на плечи.

— Нет у меня никаких глистов, это правда, такая же правда, как то, что у тебя нет отца!

Соня решила, что ее слова насчет отца, вернее, насчет безотцовщины, должны сильно задеть Лоредану.

— Ну и пусть нет, зато у тебя отец — душегуб!

И Лоредана, и Соня не знали, что такое душегуб, но обеим казалось, что это очень грубое ругательство.

— Ты что язык распускаешь? — с угрозой в голосе спросила Соня, рассчитывая в ходе перепалки понять, в чем Лоредана обвиняет ее отца.

— Я знаю, что говорю, — важно, явно копируя кого-то из взрослых, сказала Лоредана. — И все в округе знают.

— Знают что?

— А то, что твой отец разорил угольщика Марио и даже лавку его присвоил.

— Кто это сказал?

— Это все говорят, кого хочешь спроси.

— Уши вянут тебя слушать. Какой-то угольщик… Как, ты говоришь, его зовут, Марио?

Соня никогда про такого не слышала, но в глубинах ее памяти вдруг разверзлась черная пасть, в которой таилось что-то страшное.

— Угольщик Марио? — снова спросила она и растерянно посмотрела на Лоредану.

— Нет, вы только на нее посмотрите! — воскликнула Лоредана и театральным жестом развела руками, точно призывая невидимых свидетелей.