— Почему эти господа сами не пошли к царю? Они используют тебя.

Михаил морщился. Он не собирался спорить с женой на скользкие темы. Но той все равно казалось, что бывший сослуживец втравливает мужа во что-то опасное. Поэтому, пренебрегая правилами хорошего тона, молодая дама потихоньку пробралась к кабинету. Дверь была полуоткрыта.

— Государь не намерен исполнять принятых на себя обязательств, — слышался из-за нее сухой голос гостя. — Я вообще не понимаю, почему все, имеющие средства, не переселяются из России? Здесь невозможно дышать. Я постарел в Петербурге за два года на сто лет…

— Вы уверены, что в Европе карбонарии не украсят вами фонарь? — с усилием рассмеялся Михаил.

Николай только дернул головой.

— Скоро и здесь не будет проходу от желающих освещать улицы телами аристократов. — Он полез в карман сюртука, явил свету вчетверо сложенный листок и, найдя строки, отчеркнутые ногтем, продекламировал:

Граф поперхнулся.

— Что это?

— Стихи. Один поэт. Совсем молодой. У него большие неприятности.

— Не удивляюсь. — Воронцов выхватил листок из рук собеседника и зашвырнул в камин.

— Что толку? Завтра будет новое, — меланхолично отозвался Тургенев. — Государь упустил время, когда все можно было решить мирно.

— Боюсь, что легкость, с которой вы смотрите на подобные вещи, не делает вам чести, — отчеканил хозяин дома. — Как вы себе представляете горы трупов на Невском?

Лиза отошла от двери. Она по-прежнему ничего не понимала и стыдилась своего поведения. Часов около 12-ти гость уехал. Тогда молодая женщина накинула капот и отправилась в кабинет мужа. Михаил неподвижно сидел в кресле, рядом с ним на столике у камина стоял полупустой стакан бренди. Графиня подошла сзади и положила ему руки на плечи.

— Пойдем?

— Я сейчас, — он поцеловал ее в ладонь. — Иди.

Квартира, которую офицеры снимали в доме графа Остермана-Толстого, выходила на Галерную улицу. Две комнаты в нижнем этаже делили между собой адъютант хозяина Иван Лажечников и майор Денисевич, приехавший из Малороссии. Около восьми часов утра постояльцы были отвлечены от своего военного туалета требовательным стуком в дверь. В прихожую вошли три незнакомца, один из которых — худенький молодой человек во фраке — заявил, что у него к майору дело чести. Он метнул на умывавшегося Денисевича огненный взгляд, при этом крылья его арапского носа затрепетали.

— Скажите, сударь, вы ли вчера столь невежливо обошлись со мной в театре? — вопросил штатский. — И готовы ли сегодня дать мне удовлетворение?

Стоявшие за спиной у юноши два кавалергардских поручика, молодца и красавца, довольно заухмылялись, погромыхивая шпорами и саблями.

— Я? — опешил Денисевич. Он был выбрит ровно наполовину и вертел в руках мыльный помазок.

— Вы были вчера в театре? — потребовал ответа вошедший.

Майор кинул.

— Меня помните?

Денисевич сощурился, и на его лице мелькнуло раздражение.

— Вы тот самый наглец, который всем мешал.

— Отлично. Мы уговорились с вами драться.

Удивлению майора не было границ. Он отставил тазик, взял со спинки стула полотенце, скомкал его и снова бросил на стул.

— Я ничего подобного… И с какой стати?

Его замешательство легко было понять. Это в столице власти сквозь пальцы смотрели на дуэль — слишком много знатных шалопаев — а у них, в провинции, живо пустят под суд и поснимают густые эполеты.