— Для человека, объявленного вне закона, ты ведешь себя не слишком осмотрительно, — заметил одноглазый, забираясь в длинную лодку и любезно протягивая руку толстому служителю Кен-Канвале.

— Травля еще не началась, — коротко ответил Уагадар, не желая вдаваться в подробности. Потом ему придется кое-что рассказать этому головорезу, а пока лучше подумать о том, все ли дела он завершил в Ул-Патаре, который видит последний раз в жизни…

Вопросительные взгляды ерзающих на скамьях жрецов мешали ярунду сосредоточиться, и он решил было разъяснить им, что Баржурмал сейчас, скорее всего, принимает заверения в вечной преданности от несостоявшихся заговорщиков, уверяющих его, будто бы прибыли в столицу исключительно дабы засвидетельствовать ему свое почтение, но, раздумав, лишь успокаивающе махнул рукой. Вновь попытался сообразить, все ли сделано так, как должно, однако сосредоточиться ему мешала снова и снова возникавшая перед его внутренним взором выточенная из нефрита лягушка, обреченная из века в век созерцать вмурованных в камень золотых муравьев с рубиновыми спинками…

— Да покарает Кен-Канвале всех мудрецов, забивающих головы людские всевозможными аллегориями! — процедил Уагадар сквозь зубы и отдал сидящему на руле жрецу долгожданный приказ: — Правь к Энане. Да не смотрите вы на меня тухлыми глазами! Вокаму нынче не до нас, а когда спохватится, поздно будет погоню посылать. Подумайте, что бы с вами было, окажись вы с Ба-зурутом в храме Обретения Истины! Может, это вас хоть как-то утешит!

— Лучше уж не думать, — проворчал кто-то за спиной ярунда. Жрецы сумрачно закивали бритыми головами, а Заруг мечтательно улыбнулся, подставляя лицо ласковому вечернему солнцу. Из-за шрама, рассекавшего верхнюю губу, улыбка одноглазого показалась Уагадару столь жуткой, что он поспешил отвернуться. И в душу его закралось сомнение: верно ли он поступил, освободив из темницы этого чужеземца, обладавшего внешностью заматерелого убийцы?..

Слова прощания были произнесены, и костер на Ковровой площади запылал. Имперцы твердо верили, что души предсказателей, пророков и служителей Кен-Канвале должны отправляться на небо в окружении пламени и дыма, и никто из чужеземцев не воспротивился их желанию устроить Рашалайну огненное погребение.

Лагашир сильно сомневался, что старик обладал пророческим даром, и совершенно точно знал, что тот начисто лишен магических способностей, но имело ли это какое-нибудь значение для Баржурмала, обязанного ему жизнью высокородных и простолюдинов? Они хотели видеть в этом прибывшем из-за моря старце великого пророка, посланного Кен-Канвале, дабы спасти их юного Повелителя от козней предателя Базурута, и уже слагали о нем песни и баллады, так стоило ли их разочаровывать? Рашалайн мечтал остаться в памяти людской провидцем, запросто беседующим с небожителями, и желание его исполнилось. Искусный артист, мудрый и добрый человек, заслуживавший, по мнению Магистра, неизмеримо большего уважения, чем тот, кому благодаря врожденному дару открывались картины грядущего, совершил перед смертью деяние, которое, как и было предсказано Астием, изменит судьбу мира.

Пророчество это, известное прежде в Махаили разве что нескольким жрецам и за двое суток облетевшее столицу и ее окрестности, воспринято было мланго как непреложная истина. И хотя раньше Лагашир был уверен, 'что придумано оно было самим Рашалайном для придания себе веса в глазах непросвещенных, теперь, глядя в пляшущие по душистым стволам погребального костра языкам пламени, маг усомнился в этом и неожиданно для себя пришел к мысли, что все могло быть совсем по-другому.

Трудно, почти невозможно представить, чтобы юноша, искренне любивший и почитавший Астия, приписал своему учителю слова, которые тот не произносил.