Арвейн не мешал, видимо знал, что выход только ведьма открыть может.

— Нет, — он рассмеялся, — мне раньше такие, как ты не встречались, а типичные черные ведьмы не в моем вкусе.

А я, значит, не типичная черная?!

— Огребешь! — предупредила вполне серьезно.

— Извини-извини, не хотел обидеть.

Смешной он.

Мы вышли из погреба, вошли в лавку, застукали эпический слом моей торговой стойки. И главное, даже претензии предъявить некому — стойку ломал Дохрай, и ломал он ее мордой, в смысле мэром. После такого хранителя даже расхотелось ругать за разгром.

— Кстати, а приворотные вы, госпожа ведьма, как я понимаю, не варите? — прошептал остановившийся за моей спиной маг.

— Бесят, — объяснила я.

— А-а, — протянул Арвейн.

— К чему был вопрос? — указывая Дохраю на выход, поинтересовалась у мага.

— Я же вижу, что нейтрализую, и пока среди всех зелий, что подливались господину мэру, не обнаружил ни одного приворотного.

Коварно ухмыльнувшись, тихо попросила:

— Ему не говорите.

— Боюсь, я обязан предоставить отчет о проделанной работе.

— Это будет ударом для мужского самолюбия, — констатировала не без удовольствия.

На этом Арвейн галантно раскланялся и покинул мой дом вслед за стражниками и господином мэром, которых вынес Дохрай. И едва за ними криво закрылась дверь, как из погреба показался здоровенный белый кот с ярко-синими глазами.

— Здравствуй, Гардэм, — тихо сказала я.

Дух кивнул, подплыл ко мне и уткнулся лбом в мой живот. Жалко его. Он с Мадиной с самого начала был. Сердце сжалось.

Остаток ночи прошел спокойно.

Утром я не бегала, меня ждали совсем иные дела. Поднявшись, съела пару ложек запаренной каши, достала вишневую настойку и прямо с утра опрокинула мензурку. На душе было горько даже несмотря на то, что Гардэма я спасла. Одевшись, спустилась вниз.

Дух-хранитель Мадины ждал меня там. И едва я появилась, шагнул, стремительно уменьшаясь, прыгнул и остался на моей черной мантии крохотным белым ландышем. Забавная бутоньерка для черной ведьмы. Дохрая видно не было, но учитывая, что покосившаяся дверь толком не закрывалась, сегодня он будет на страже весь день, обыкновенно его открывающаяся дверь пробуждает.

Молча вышла из лавки в суетливое утро и, ни на кого не глядя, даже на приветствия не отвечая, направилась к цветочному рынку. Люди расступались передо мной, несколько удивленные торжественным одеянием: на мне была черная мантия с символом смерти — тускло сияющим черепом, шляпа, самая большая из имеющихся, туфли с узким длинным загибающимся носком, и образ дополняло мое белое, почти ненакрашенное лицо. Ведьминский наряд для погребения — такое тут видели впервые. Впервые надела его и я. Даже бирки посрезала утром.

На цветочном рынке выбрала шесть белых лилий. Торговка Улла вопросов не задавала, просто открыла для меня склад, пустила внутрь и цену не назвала — сунула ей шесть серебряных, дико переплатив за цветы, но никаких сожалений по этому поводу не было.

Когда выходила, увидела Люсинду, та выбрала шесть белых роз.

К домику Мадины мы шли молча через весь город. Молча, неспешно, с горечью в сердцах. И странное дело — с рынка мы вышли одни, а когда почти дошли до окраины города, услышали голоса позади, обернулись — горожане, человек восемьсот, в черном траурном, с белыми цветами в руках, стараясь не шуметь, шли за нами.

— Удивительно, — хмыкнула Люсинда, — впервые вижу, чтобы население городка шло выразить почтение ведьме.

— Может, не знают, что мы к Мадине идем? — предположила я.