Дмитрий Мамин-Сибиряк. Ната
I
— Черт мою душу возьми, это совсем не старатели, нянька! — громко проговорил Борис Борисыч, оставляя дымившуюся сигару. — Посмотри, пожалуйста, кто это… а?.. Странно!..
— А кому быть-то, Борис Борисыч?.. — своим убитым голосом ответила старая Кузьмовна и только из вежливости, заслонив глаза рукой, принялась рассматривать дорогу, спускавшуюся желтой лентой с Лысой горы прямо к Мурмаровскому болоту. — Никак на паре едут… в повозке. Так и есть… Поглядели бы вы, Борис Борисыч, в свою трубочку, а я-то слепа стала.
Борис Борисыч поднялся с кресла и большими шагами отправился в контору, откуда сейчас же вернулся с пароходным биноклем в руках. Он подошел к самой решетке широкой террасы, на которой пил чай с нянькой, и, расставив свои длинные ноги, принялся рассматривать приближавшийся к приисковой конторе экипаж. Из-под чайного стола выползла великолепная черная собака, сеттер-гордон, поднялась передними лапами на решетку, понюхала воздух, вильнула пушистым хвостом и глупо принялась смотреть прищуренными глазами тоже на двигавшуюся по дороге черную точку.
— Мало ли кто едет… — ворчала Кузьмовна, прибирая чайную посуду. — Может, кто-нибудь из золотопромышленников, а может, и так кто… В третьем годе как-то охотники приезжали оленей стрелять, с собаками. Кому теперь ехать в этакую жарынь?!.
Приисковая контора была выстроена широкой русской избой на скате горы, у самого болота; с террасы открывался отличный вид на все Мурмаровское болото, на окружавшие его невысокие горы и на дорогу, которая вела в деревню Косогор. Теперь все кругом было залито ослепительным солнечным светом, как это бывает только в полдень, когда все замрет и не шелохнется, точно придавленное. От берез и кустов смородины падала густая тень; такая же тень рисовала на песке столбики террасы, длинную фигуру Бориса Борисыча и голову собаки. Старая Кузьмовна успела прибрать всю чайную посуду, а Борис Борисыч все еще смотрел в свою трубу и несколько раз повторял про себя: «Странно… очень странно!» Собака зевала, заглядывала сбоку на хозяина и сердито морщила брови; она наконец глухо заворчала и бросилась на дорогу.
— Ильза, назад!.. — крикнул ее хозяин и торопливо застегнул свою кожаную шведскую куртку на все пуговицы.
Собака вернулась на террасу и с подавленным ворчанием улеглась у самого входа, а Борис Борисыч отошел в сторонку и спрятался за опущенную пеньковую драпировку. По пути он взглянул на свои охотничьи сапоги и сомнительной белизны рукав сорочки.
А по пыльной, изрытой дождями дороге медленно приближалась большая повозка с поднятым кожаным болком. Пара измученных лошадей едва ее тащила, отмахиваясь хвостами от жужжавшего над нею овода. В глубине повозки можно было рассмотреть летнюю соломенную женскую шляпку с широкими, полями — и только. «Женщина в Мурмаровском болоте…» — повторял про себя Борис Борисыч и невольно поднимал плечи и густые брови. Его красивое, правильное лицо, тронутое первыми тенями приближавшейся старости, выражало тревогу, а голубые блестящие глаза хмурились.
Когда повозка поравнялась с конторой, из болка показалась маленькая женская рука в желтой шелковой перчатке и остановила кучера.
— Нужно спросить, куда ехать… — послышался недовольный женский голос с капризными, по-детски картавившими нотками. — Агап Терентьич, вставайте! Дальше некуда ехать… Мы совсем заблудились в этом проклятом болоте.
Борис Борисыч легкой походкой сбежал с террасы, подошел к экипажу и, вежливо раскланявшись с красивой дамой в соломенной шляпке, проговорил:
— Не могу ли я чем-нибудь служить вам, сударыня?
Из-под соломенной шляпки на непрошеного кавалера сердито глянули большие темные глаза и послышался сдержанный ответ:
— Очень вам благодарна, monsieur…
На этот короткий разговор в экипаже поднялась тяжелая и жирная голова с узкими темными глазками; она посмотрела несколько мгновений на Бориса Борисыча тупым недоверчивым взглядом и пробормотала:
— Ната, это что за господин?
— А вот насчет дороги, барин… — заговорил кучер, равнодушно перебирая вожжи в руках. |