– А бар? Ты знаешь негра? Кто он? Что это вообще за место?

– Наше место.

– Твое?

– Наше. Ты, ми‑и. Гости приходить можем. Жить можем. Наше место.

– Он на самом деле существует?

Обезьяна наклонила голову.

– Почему же я его не нашел тогда? – спросил я.

Ощущение неестественности происходящего немного притупилось. Я почти забыл о том, что нахожусь в здании клиники, в которой произошло двойное убийство. В пустом, опечатанном полицией здании, где‑то в трущобах, на окраине города. И мой собеседник – обезьяна. К тому же ужасно говорящая по‑японски.

Я устроился удобнее на полу, сняв куртку и подложив ее под себя.

Обезьяна молчала, но на морде у нее было написано, что она пытается найти нужные слова.

– Бар приходить один не можно не, – наконец сказала она. – Ми‑и испугались. Спрятались. Женщина взял зачем?

– Но я потом пришел один…

Обезьяна опять почесалась. Я подумал, что у нее, наверное, блохи.

– Испугались ми‑и. Испугались. Ушли.

– Как бар может уйти?

– Не спрашиваешь о том.

– Что? – не понял я.

До чего же странная манера говорить. Конечно, смешно предъявлять подобные претензии обезьяне. Но в тот момент мне было не до смеха.

Это все нереально, – пронеслось в голове.

Незаметно я ущипнул себя за бедро. Потом еще раз, сильнее. Было больно.

Я повертел головой. Кабинет как кабинет. В том смысле, что ничего странного в стенах и мебели я не заметил. Я попробовал фокусировать зрение на разных предметах. Оно отлично фокусировалось. К звукам тоже никаких претензий не было. Ничего необычного. Ни эха, ни каких‑то резонансов. Все в полном порядке. Ничто не указывало на то, что я брежу.

Ага, кроме обезьяны.

Она что‑то попискивала, но я упустил начало, и теперь ее слова превращались в труху.

– Что ты говоришь? Я не совсем понял.

Она замолкла и уставилась на меня. Абсолютно осмысленный взгляд. Даже осмысленнее, чем у собаки.

– Слушаешь не? – она спрыгнула со стола и пробежала по комнате взад‑вперед, словно пытаясь успокоиться. Бежала на четырех лапах. Человек в такой ситуации прошелся бы, заложив руки за спину.

Приведя в порядок нервы, обезьяна легко запрыгнула на стол и почесалась.

– Вопросы, – сказала она. – Вопросы не те. Бар уйдет не. Подождать может, да. Другое спрашивай.

– Ты на все сможешь ответить?

– Ми‑и не знаем… Женщина. Женщина, да.

– Что женщина?

– Женщина знает. Она ответить. Ми‑и ответить не хотим. Пока. Спроси женщина. У.

– О чем я должен спросить женщину?

Обезьяна широко раскрыла пасть и заверещала. Клыки в ярко‑розовой пасти были в половину моего указательного пальца. Я поежился. Если она вдруг вздумает укусить меня, мне придется несладко.

– Тыква у тебя, да. Голова нет. Как тыква голова пустая. Ты хотеть спросить. Хотеть что? Что хотеть, то спросить и, – пролопотала она настолько быстро, что я опять уловил только суть.

– Я могу спросить у нее все, что хочу?

Обезьяна энергично закивала. Кивки сопровождались бесконечными почесываниями.

Женщина – это Вик. Других знакомых женщин у меня сейчас не было. Если не считать коллег. Вик… К ней у меня не было никаких вопросов. Во всяком случае, таких вопросов, на которые хотелось бы получить от нее ответ. Все, что она могла сказать – «псих» и «придурок». Это меня не устраивало.

Все мои вопросы касались обезьяны и бара. Но не глупо ли спрашивать галлюцинацию о ней же самой? Наверное, глупо. Что она может ответить? Что бар – это совершенно реальное место.