– Бедное дитя, – покачала головой госпожа Седвейг. – Моя жестокосердная сестра отняла у тебя семью, и всё, что я могу сделать – это удочерить тебя и дать всё то, чего ты лишилась по её вине. Если ты, конечно, согласишься принять от меня такую помощь... Розгард, ты не против, если у тебя появится сестрица?

– Конечно, нет, матушка, – отозвалась девушка.

Мать и дочь были похожи, как две капли воды: обе серьёзные, деятельные, со страстью в глазах, неравнодушные к чужой боли. Вдобавок к отвару освобождённой пленнице дали несладкого печенья и немного сыра, и измученная Гледлид осоловела от сытости, а от нескольких глотков хмельной настойки из золочёной фляжки госпожи Седвейг по телу заструилось уютное тепло.

Через несколько дней они въехали в город – Великую Вогну. Особняк госпожи Седвейг больше походил на дворец, окружённый огромным садом с безупречно правильным рисунком дорожек. Расчищавшие снег слуги кланялись повозке хозяйки.

Знатная Седвейг могла позволить себе нескольких мужей, но остановилась только на одном. Тот управлял обширным домашним хозяйством супруги и своей деловитой степенностью напоминал слугу-ключника. Серебристо-белокурые волосы он носил забранными в длинный пучок на затылке, в острых ушах блестело несколько пар серёжек, а изящные ноздри были украшены колечком из белого золота. Два его младших брата служили у него в помощниках.

– Чувствуй себя как дома, моя милая, – сказала госпожа Седвейг, показывая ёжившейся от робости Гледлид роскошную спальню. – Это твоя комната. Но если тебе тут не понравится, можешь выбрать любую другую.

Больше всего Гледлид обрадовалась, конечно же, огромной библиотеке – в несколько раз больше, чем в родительском гнезде. Сколько здесь хранилось томов? Многие тысячи... Девушка заворожённо бродила среди полок, скользя рукой по корешкам, а госпожа Седвейг сказала:

– Моя библиотека – к твоим услугам, дитя моё. Ты уже начала где-то обучаться, или тебе только предстоит сделать выбор жизненной стези?

– Я собиралась поступать в Высшую Школу Права у себя на родине, – ответила Гледлид. – По настоянию матушки.

– Но на самом деле твоя душа к правоведению не лежит? – проницательно догадалась хозяйка этого потрясающего хранилища знаний.

Гледлид покачала головой.

– Мне больше по нраву изящная словесность, – призналась она. – Я... Я немного пишу стихи.

Это признание далось ей непросто. Давний душевный шрам заныл: «Не открывайся, не говори о сокровенном, чтоб потом не собирать осколки...» Но госпожа Седвейг, в отличие от матери, выслушала Гледлид с доброжелательным вниманием.

– Ты получишь самое лучшее образование, какое только доступно в нашем краю, дорогая, это я тебе обещаю.

Обещание она сдержала, и Гледлид стала слушательницей в Высшей Школе Искусств. Окунаясь в учёбу, она старалась забыть окровавленный снег на дороге, но в снах он снова и снова кружился и падал ей на плечи – сразу красный, и каждая снежинка шептала ей какие-то строчки голосом отца. Просыпаясь, Гледлид некоторое время проводила в растерянности, но плакать не могла: слёзы будто навсегда пересохли. Она садилась к столу, брала перо, и строчки ложились на листок, снисходя на неё из какого-то незримого чертога. Порой в уголках глаз скреблось что-то солёное, но она ожесточённо тёрла их и продолжала писать. Эти стихи разительно отличались от её прежних сочинений: в них появилась новая, горькая глубина. Порой Гледлид даже казалось, что они ей не принадлежат. «Стихи отца», – так она подписала папку, листки в которой прибавлялись день ото дня.

– Удивительно зрелые стихи для столь юной девушки, – молвила госпожа Седвейг, ознакомившись с несколькими работами.