– Пока мы взвешиваем все «за» и «против», русские уже готовятся к новому броску на юг. Их флот готовится войти в Средиземное море, а казаки клялись доскакать до Ганга!

Образ бородатых казаков во все времена внушал ужас британскому обывателю. Русский фактор неумолимо вторгался в греческую проблему, и чем дальше, тем больше… В те дни всеобщего британского смятения австрийский посланник Эстерхази шифрованно депешировал в Вену: «Публика здесь… не желает, чтобы свобода Греции была достигнута за счет русского преобладания на Средиземном море».

Джордж Каннинг подумал и объявил о признании греков воюющей стороной.

– Почему вы идете на уступки? – накинулись на него тори.

– Никаких уступок, джентльмены! – заверил их министр иностранных дел. – Этой ничего не значащей бумагой мы оставляем за собой место покровителя Греции, которое нам пригодится при любом дальнейшем раскладе сил, кроме этого действия греческих корсаров стали наносить вред нашей торговле. Отныне они не только не будут грабить наши суда, а наоборот, станут их защищать! В остальном же наша политика по Греции останется пока прежней!

– А наш Джордж вовсе неглуп! – обменивались мнениями представители тори, покидая министра. – И оппозиции кусок сунул, и нас не огорчил!

Ну а что же Россия неофициальная, как она отнеслась к боли и трагедии братского народа? Наверное, нигде к страданиям греков не отнеслись так понимающе, как у нас. Да и как могло быть иначе! Ведь исстари Россию с Грецией связывала не симпатия, а любовь, не интриги, а взаимопомощь. И азбука была у нас одна – кириллица, и вера единая – греческая православная! Издавна, спасаясь от преследования, бежали на Русь к единоверцам греки, и каждому находился там кров и стол. Не раз приходил к греческим берегам и российский флот, чтобы огнем своих пушек облегчить жизнь единоверцам. Такое не забывается!

Помимо всего прочего Грецию с Россией связывали и самые тесные торговые узы. Закрытие с началом восстания турками проливов для русских и греческих судов сразу же сказалось на экономике южных губерний. Некуда стало вывозить хлеб, шерсть и кожи. Это вызвало ропот одних и открытое возмущение других:

– Виданное ли дело – притеснительства от басурманов терпеть неслыханные! Не это ли есть позор флагу и чести российской! Неужто перевелись у нас Суворовы и Кутузовы, чтобы навести должный порядок в Царьграде!

Современники тех дней пишут, что в кабаках в ту пору зашедших греков запаивали вусмерть, денег притом не требуя.

– Пейте, сердешныя! – слезились кабатчики, щеку ладонью подпирая. – И так скольки вы от поганцев басурманских понатерпелися!

Прогречески была настроена не только вся православная церковь, но и весь российский генералитет. Все чаще и чаще теперь раскатывались в тиши штабных кабинетов балканские карты.

– Здесь обычным войскам делать нечего! – делились мнением меж собой генералы да полковники. – Нужны полки горные, наподобие кавказских!

– Как же идти-то в эту Грецию? – вопрошали те, кто был поосторожней.

– Походом через княжества дунайские или десантом флотским через проливы черноморские напролом! – отвечали те, кто был решительнее.

Командующим освободительной армией видели одного человека – героя двенадцатого года знаменитого Ермолова. Будущий декабрист Кондратий Рылеев писал о нем:

В те дни и великий Пушкин, мечтая умереть за свободу Греции, писал строки не менее вдохновенные:

В Лондоне совещались лихорадочно, надо было что-то срочно предпринимать, но что конкретно, не знал никто.

Первым изложил свой подход к «русской проблеме в балканских делах» министр иностранных дел граф Гровенор:

– Россия настроена решительно и будет добиваться независимости Греции.