— Эвелин! — В голосе Конни было обвинение, она словно не верила, что та бросает ее, но Эвелин, не сказав ни слова, вышла.

В своей комнате она без сил упала в кресло и невидящим взглядом смотрела на голые деревья за окном. Это было унылое зрелище, но ведь после зимы снова наступит весна и обновление. Если конечно, деревья переживут зиму…

Эвелин опустила голову, чтобы больше не смотреть в окно. Она не знала, сколько просидела так. Потом до нее донесся шум двигателя, который, постепенно удаляясь, совсем стих.

Он уехал. Никаких объяснений не будет. Ее охватило облегчение и отчаяние одновременно. Уехал.

Когда Конни постучала, у Эвелин даже не хватило сил встать.

— Входи, — ответила она из кресла, сдерживая слезы. — Он уехал?

— Нет, не уехал.

Услышав его голос, Эвелин вздрогнула, и все поплыло у нее перед глазами. Это был Квентин.

— Я думала, ты уехал, — с трудом проговорила она. — Я слышала машину…

Квентин устало посмотрел на нее.

— Это была Конни. Ты и вправду думала, что я уеду, так и не поговорив с тобой?

— Что еще ты хочешь мне сказать?

Не глядя на Эвелин, Квентин вошел и закрыл за собой дверь.

— Я все же хочу рассказать тебе мой сон, — бесстрастным голосом начал он.

Сон? У Эвелин в животе что-то сжалось. Он хочет показать ей, как мучительны для него последствия лжи Конни. Она не знала, сможет ли выдержать это. Но слушать придется.

— Хорошо, — сжав кулаки, ответила она. — Я слушаю.

Прошло еще несколько секунд, потом Квентин набрал побольше воздуха в грудь и заговорил. Эвелин чувствовала, как трудно ему говорить.

— Это о Талберте. Я… никогда не понимал брата. — Его голос звучал словно издалека. — Он был так не похож на других в нашей семье, он был кротким идеалистом. Только мать принимала его таким, каким он был. Она думала, что у него есть талант к живописи. Она хотела, чтобы он учился этому, но отец возражал. — Квентин покачал головой. — Наш отец был непреклонным человеком. Может, это наследственное. Дяде тоже в свое время не разрешили посвятить себя искусству. Многие поколения Блейнов занимались исключительно бизнесом. — Он коротко рассмеялся. — Я был одним из типичных Блейнов, бизнесменом, продолжателем семейной традиции, осуждающим любое другое поведение. Боже, помоги мне. Я действительно думал тогда, что прав.

Эвелин хотела что-то сказать, но поняла, что словами тут не поможешь, и промолчала.

— Когда мать умерла, Талберту было всего девять. А мне уже двадцать. Она просила меня заботиться о брате и помочь ему найти общий язык с отцом. — Он помолчал. — Я старался. Я пытался учить его играть в бейсбол, учил, как понравиться женщинам, быть более настойчивым, то есть всему тому, что ценилось у Блейнов. Я заставил его отказаться от занятий живописью в пользу гольфа. Я так старался. Кто знал, что в один прекрасный день это обернется против меня? Но я должен, должен был это понять.

У Эвелин разрывалось сердце, она видела, как ему больно. Она вдруг вспомнила: «Может, это и будет похоже на корову, но это будет никудышная корова, черт ее подери. Ведь должна-то была быть звезда».

Квентин смотрел прямо перед собой.

— Я был дураком. Я не понял, что хотела сказать мне мать.

Эвелин отважилась спросить:

— Чего именно ты не понял?

— Она не просила меня изменить Талберта.