Оставив ключи на переднем сидении, я вылезаю из машины и бегу. Я бегу и бегу, несмотря на то, что на улице холодно, несмотря на то, что тело горит, несмотря на то, что, похоже, у меня начался жар. А потом внезапно и резко останавливаюсь, осознав, что не могу убежать от себя самой. Я перехожу улицу и бреду по тротуару, пока не натыкаюсь взглядом на бар. У меня нет с собой кошелька, нет ключей, но я всё равно захожу внутрь. Еще достаточно рано, поэтому меня не останавливают на входе. Я сажусь за барной стойкой и пью пиво, бокал за бокалом, пока меня не развозит. Затем, сделав вид, что иду в уборную, выскальзываю наружу — не заплатив, не дав чаевые, даже не поблагодарив. Дойдя до дома, я понимаю две вещи: в квартиру мне без ключей не попасть и я заболела.

Меня тошнит и выворачивает прямо на газоне у дома. Сейчас всего восемь утра. Соседи видят меня, но мне, опять же, плевать. Опустившись на траву, я отключаюсь. Прихожу в себя я где-то около одиннадцати дня, еще недостаточно протрезвевшая для того, чтобы вспомнить, где мои ключи. Чтобы попасть домой, мне остается сделать только одно — позвонить Анне.

— Ну хоть мне позвонила, — говорит она, приехав. — Это самое главное.

Я ничего не отвечаю.

Анна поднимается по лестнице, открывает мою дверь и придерживает ее для меня.

— Ты напилась? — шокировано спрашивает она. В любое другое время ее бы это насмешило, но не сейчас, хотя меня саму это забавляет. — На тебя это не похоже.

— Выдались тяжелые дни, — отвечаю я, плюхаясь на диван.

— Хочешь об этом поговорить?

— Ну, у меня умер муж, это тяжело пережить. — Мне не хочется говорить с ней об этом. Мне ни с кем не хочется говорить.

— Я знаю.

Анна принимает мой саркастический ответ как искреннее признание. Она, конечно же, осознает, что я насмехаюсь, но по-прежнему отвечает мне дружеским пониманием, и мне не остается ничего другого как действительно быть с ней искренней.

— Я убрала его вещи, — говорю я, внутренне готовясь к тому, что за этим последует разговор по душам. Мне не хочется вспоминать о нашей последней беседе, о нашей ссоре, но я уверена, что Анна припомнит всё это.

Подруга пододвигается ко мне на диване и обнимает меня одной рукой.

— Его одежду я отвезла в Гудвилл.

Гудвилл! Вот где мои ключи.

— Мне так жаль, Элси, — отзывается Анна. — Но я горжусь тобой. Очень, очень тобой горжусь. — Она поглаживает меня по руке. — Ты молодец. Не знаю, смогла ли бы поступить так же, будь я на твоем месте.

— Что? — поражаюсь я. — Ты же буквально требовала, чтобы я продолжала жить дальше! Ты сказала, что я должна убрать его вещи!

— Сказала, — кивает Анна, — потому что это и следовало сделать. Но это не значит, что я не знала, как это трудно.

— Тогда почему ты говорила об этом так, будто это легче простого?

— Потому что тебе нужно было это сделать, и я знала, что ты сможешь. Никто не хочет подобного делать.

— Угу. Никому другому и не надо.

Я хочу, чтобы Анна ушла, и она об этом прекрасно знает.

— Прости меня за тот вечер. Я повела себя бестактно. Я, правда, очень сожалею об этом, — извиняется она.

— Ничего страшного, — отвечаю я. И это действительно так. Мне тоже следовало бы извиниться, но у меня нет желания сейчас с кем-либо говорить.

— Хорошо. Что ж, я пойду. — Анна встает. — Я тебя люблю.

— Я тебя тоже, — отвечаю я, надеясь, что это сойдет за «я тебя люблю». Я на самом деле ее люблю, но сейчас не хочу произносить этих слов. Не хочу ничего ощущать.

Она уезжает, и я провожаю ее машину взглядом из окна.