Татьяна догадывалась об их симпатии друг к другу — она сама нашла такое странное слово, совершенно неожиданное для нее. Казалось, эта женщина знает много других слов и обычно не прибегает к их тщательному отбору. Симпатия… На Новый год они с Надей подарили Варе теплую пижаму с вышитыми мишками на животе, которая сейчас на ней. Татьяна сказала:

— Спи в ней, пока Ястребов тебя не греет.

Варя покраснела, открыла рот, собираясь что-то произнести, но Татьяна опередила.

— А если он слишком разгорячится, как настоящий гусар, — она многозначительно посмотрела на Варю, — ее легко скинуть. Раз, два — и нету.

— Нахалка, — фыркнула Варя. — А за пижамное тепло — спасибо.

То, что рассказала Татьяна о стрельбе из пушки у Скурихина… невероятно. Как и то, на что намекала газетная статья. Ее тоже принесла Татьяна. Имени Вари названо не было, но все, кому интересно, могли его легко вычислить. Упоминали о даме, голос которой не уступит певчей птице, и что на этот голос повелся Ястребов, благо фамилия говорящая… Он хотел закогтить птичку, плененный голосом… А жена мешала…

Придумать такое — будто Саша хотел смерти своей жены из-за нее, Вари! Господи, но они же на самом деле просто… относятся другу к другу с симпатией.

В маленьком городке любые, даже самые мелкие, интриги становятся значительными. А уж стрельба из пушки, кровь…

Так где он сейчас? Какой он сейчас?

Варя вышла из ванной и принялась одеваться с каким-то странным чувством, она не могла определить точно, что это — тревога или волнение. Разве это не одно и то же? Да нет. Тревога — беспокойство о том, что может случиться. А волнение тоньше, оно близко к предощущению. Она многому научилась после первого опыта с Юрием. Каким образом? Простым, доступным всем, кто хочет. Книги, мысли, наблюдения. Верно говорят, несчастья делают умных еще умнее, а глупых учат. Одинаково хорошо для тех и других.

И потом, разве влюбиться — несчастье? Несчастье — выйти замуж за того, кто не любит тебя. А она не сделала этого в первый раз и не сделает… во второй.

Хорошо, с первым разом все ясно. Кроме чувств, было много привходящего, того, что не зависело от нее, да и от него тоже. Он был сыном своей семьи. Но, думала Варя, если бы Юрий ее любил, он не перевел бы ей то, что говорила по-эстонски его мать.

Варя надела черную куртку, рывком застегнула длинную молнию, надвинула капюшон на голову и уже стояла у двери, когда зазвонил телефон.

Варя вздрогнула. Он? Саша?

— Это я, — сказал он.

— На самом деле? — Ее голос звенел, будто она собиралась заплакать.

— Ты что, Варя? — В низком голосе слышалась усмешка, а в ней — одобрение.

— Я… я тебе очень сочувствую.

— Я тебе тоже, — засмеялся он.

— Ты смеешься? — Варе захотелось сесть от внезапного облегчения. Она поискала глазами стул, но его не было, и Варя шлепнулась на бордовый коврик возле двери. — Ты как, не слишком…

— Нет, — ответил Саша. — Я в порядке. Встретимся?

— Хоть сейчас, — выдохнула она.

— Вечером. Ладно? Есть кое-какие дела.

— Ага.

— Я позвоню.

Варя положила трубку и отбросила капюшон. Ей стало слишком жарко.

Саша вернулся домой поздно, но по свету в окне спальни, которая давно безраздельно принадлежала Наталье, он понял, что жена дома.

Он не навестил ее в больнице, не желая участвовать в спектакле. Саша подошел к двери подъезда, не успел дотянуться до ручки, как зеленая створка распахнулась, и ему под ноги вылетел черный мохнатый комок.