Джинкс почти безмятежно смотрела вниз в состоянии дзена – будто кобра, спокойная перед броском.

– Я понятия не имею, о какой херне ты говоришь.

– Что ты сказала? – Долговязый Ирокез сделал шаг ближе и поднял дуло штурмовой винтовки. Он сердито посмотрел на Джинкс.

В тот момент фургон содрогнулся, поворачивая вокруг какого-то острого угла в подземном парковочном комплексе. Ирокез пошатнулся, практически потеряв равновесие. Он зло зыркнул:

– Не могла бы ты ответить мне, пожалуйста? У меня плохо со слухом. Какого хрена ты только что сказала?

Джинкс подняла на него взгляд:

– Я сказала, что не имею ни малейшего, мать твою, понятия, о чем ты бормочешь. – Она растянула губы в ледяной улыбке. – Возможно, это твой стиль – лепетать, а не кусаться. Возможно, ты как раз из тех ребят, которые много болтают, чтобы скрыть, насколько мал их член.

Давление воздуха в фургоне неожиданно усилилось, тишину нарушали только слабые вибрации и скрип шин фургона, когда караван совершал резкие повороты. Ирокез уставился на Джинкс, чрезвычайно ошарашенный наглостью этой коротко стриженной женщиной с кучей татуировок. В действительности в это долгое мгновенье, мужчина пялился на нее так, словно само существование этой дерзкой сопливой амазонки просто не укладывалось у него в голове.

Наконец человек по имени Сомс пожал плечами. Он показал пожелтевшие зубы, опустил оружие и усмехнулся так, будто с первого раза понял шутку. Фургон опять тряхнуло, будто он тормозил. Снаружи раздавались голоса, эхо скакало от стены к стене на каком-то глубоком уровне парковки. Однако Ирокез, кажется, ничего этого не заметил. Он продолжал скалиться.

– Я понял, правда, серьезно, теперь я понял, откуда вы такие беретесь с этими вашими… – Скорость, с которой Джинкс вскочила на колени и вогнала кончик овального лезвия Ирокезу в ухо, заставила Лилли подскочить. Мужчина выгнулся, его глаза закатились куда-то к основанию черепа, руки застыли, бесполезно сжимая ложе штурмовой винтовки. Джинкс вонзила клинок глубже. Мужчина бился в конвульсиях с ножом, наполовину торчащим из уха, пока не врезался в стену напротив Лилли. Кровь фонтаном вырвалась из его головы, когда он рухнул на пол, будто ребенок в истерике.

Он умирал, сидя в крови и спинномозговой жидкости, когда болты на фургонной дверце неожиданно грохнули на все помещение. Резкий звук заставил всех вскинуть головы и посмотреть назад. Пленники – включая Лилли – вытаращились, парализованные нерешительностью. У них было несколько секунд, чтобы начать контратаку, если они вообще были на нее способны.

Три… два… один…

Прямо перед тем ужасным моментом, когда задняя дверь фургона со скрипом отворилась, в вонючей камере произошло множество вещей – многие из них вообще не проговаривались, если не считать быстрого обмена жестами между узниками. Началось с того, что Джинкс потянулась к штурмовой винтовке Ирокеза. Она вырвала ее из парализованных рук мертвеца, которые застыли вокруг оружейного ложа. Затем она выдернула метательный нож из его слухового канала. Произошло это с мрачным, влажным, чавкающим звуком, и в момент извлечения на пол исторглась еще пинта спинномозговой жидкости.

Затем Джинкс кинулась в сторону, как раз когда задние двери начали с грохотом открываться.

Быстрыми взмахами клинка Джинкс сначала рассекла путы на запястьях Лилли, потом Нормы и, наконец, Томми. Двери распахнулись, и человек, по имени Хопкинс, застыл снаружи: на его лице было странное выражение – отчасти удивленное, отчасти шокированное, а отчасти – благоговейное. Просто такого рода вещи никогда не происходят. В таких условиях заключенные либо слишком слабы, измучены и истощены, либо слишком обдолбаны, чтобы сделать что-то, хотя бы отдаленно напоминающее оказание сопротивления.