Что?

Гард вспомнил, как просил у Бога помощи в яме, среди змей. Тогда ведь Господь помог, спас.

Комиссар поднял глаза к небу и начал просить Бога о спасении.

Не получалось! Вот ведь удивительное дело — не получалось ничего! Слов не находилось, эмоций не было. Казалось, не хочет Бог его слушать. Не выходит разговор.

Гард снова упал. Его опять ударили. Было больно. Но он уже не обратил на это никакого внимания. Он был занят мыслями, а мысли отвлекают даже от боли.

Странное дело: Бог молчит. Может, Он отвернулся от комиссара? Надоело Ему все время спасать этого безумца из XXI века...

А может быть, Бог откликается, только если иных надежд не осталось? Значит, есть иная надежда? На что? На кого? На Гаврика?

Гард так увлекся своими мыслями, что даже не заметил, как они вошли в Иерусалим, прошли узкими улицами и оказались у какой-то мрачной двери.

— Стоять! — приказал Номенклатор.

«Странно, — подумал Гард, — пока мы шли, ни один из этих «роботов» не заговорил со мной. А Гаврик

объяснял: встретиться — значит поговорить. Получается, что никого из этих солдат он не встретил...»

Открылась тяжелая дверь.

Номенклатор с силой толкнул Гарда в спину:

—  Посидишь тут, пока Понтий Пилат решит, что с тобой делать.

—  Руки хоть развяжите, — взмолился Гард.

Но дверь с тяжелым лязганьем захлопнулась за его спиной.

Гард огляделся.

Довольно большая комната. Полумрак. Воздух спертый, душный, злой воздух, несвежий. Нерадостная атмосфера тюремной камеры. В стене — два небольших окошка с решетками. Под ними — две кучи старого тряпья. На полу навалены кучи сена.

С завязанными руками и ногами было трудно сгребать сено в одну кучу. Гард потратил на это немало времени.

Когда наконец удалось, он рухнул на сено и блаженно растянулся.

Гард решил немного передохнуть, а уж потом начать распутывать веревки. Сначала — на ногах, потом — на руках.

А потом?

Потом — видно будет.

Закрыл глаза. Никаких видений и снов. Черная пелена — и все.

Вдруг он услышал посторонний, но явно живой звук.

Крыса? Змея?

Вскочил, забыв, что связан. И тут же упал. Снова встал, на этот раз — с осторожностью. Огляделся.

Одна из куч тряпья зашевелилась, и из нее поднялся человек исполинского роста. Его длинные, давно не чесанные волосы запутались. Руки, ноги, лицо, тело — все было черным от грязи. Во рту осталось два зуба, от чего улыбка делалась еще более жуткой. Те лохмотья, которые тщетно пытались прикрыть огромное тело, трудно было назвать благородным словом «одежда».

Но самое страшное — глаза. Поначалу Гард даже подумал, что гигант слеп, настолько пустым и бессмысленным был его взгляд.

Однако потом комиссар понял: нет, это подобие человека видит. Это был сумасшедший, у которого не осталось души. И потому взгляду его нечего было отражать.

С этим сумасшедшим гигантом комиссар Гард остался наедине — с завязанными руками и ногами, в запертой камере.

Великан подошел к комиссару, внимательно посмотрел на него. Потом одной рукой играючи поднял за одежду, заглянул в глаза.

Его взгляд не выражал ничего — ни усталости, ни гнева, ни даже любопытства. Если существует в природе абсолютная пустота, то она жила в этих глазах.

Гигант, словно игрушку, поставил Гарда на место. Потом руками, без всякого напряжения, разорвал веревки сначала на ногах комиссара, затем — на руках.

После чего сумасшедший гигант отошел от комиссара, словно потеряв к нему интерес.

—  Спасибо, — сказал Гард, растирая затекшие руки. И тут же пожалел об этом.

Великан откликнулся на звук голоса.