Сказать по правде, они — сборище культурных горожан. Клерки, мастеровые, студенты — цивилизованные люди. Они могут писать, они умеют говорить, творить слова и предметы, но никто, ни разу в жизни не спал в чистом поле; не пил ничего кроме чистейшей воды из фабричных бутылей; никто, со младенчества, не ел реже трёх раз в день. Ещё шесть месяцев назад, половине их кавалеристов не приходилось садиться на коня. Посмотрите — они держаться в седле как велосипедисты! Они дилетанты в игре — и знают это. Наши люди в четырнадцать лет куда как более мужчины. Что-ж, отлично…
Военный корреспондент размышлял, погрузив лицо в ладони.
— То есть благопристойная цивилизация не в силах состязаться с…
Он замолчал, подбирая вежливое слово.
— С теми, кто вырос на природе, — помог лейтенант.
— Точно, — сказал корреспондент. — И прогрессу пришлось остановиться.
— Похоже на то — подтвердил офицер.
— Но прогрессу сопутствует наука, вы меня понимаете. Так появились ружья и пушки; теперь вы их используете.
— Да; и наши прекрасные охотники, скотоводы, наши удалые ковбои и негры-гуртовщики используют всё это в сто раз лучше, чем… Но что там?
— Что такое? — Корреспондент увидел, что собеседник припал к полевому биноклю и вынул свой. — Где? — репортёр водил зрительными стёклами вдоль вражеских линий.
— Ничего — ответил лейтенант, не отрываясь от окуляров.
— Ничего?
Офицер опустил бинокль и пояснил:
— Я что-то заметил в этой рощице. Что-то чёрное. Но опознать не могу.
Журналист с отменным тщанием вгляделся в непонятное.
— Ничего у них для нас нет. — Молодой лейтенант перевернулся на спину, посмотрел в темнеющее вечернее небо и заключил: — И ничего не случится, разве что…
Корреспондент испытующе поглядел на него.
— Разве что у них начнётся желудочная эпидемия, или иная хворь — живут-то без подобающей канализации.
От лагерных палаток протрубил рожок. Военный корреспондент соскользнул к подножию взгорка и встал на ноги. Буум! Звук пришёл издали, слева. «Вот те на!» — воскликнул репортёр, промедлил и вновь полез на взгорок. «Палить в это время совершенно против правил!»
Молодой лейтенант промедлил с ответом, невозмутимо вглядываясь в небо, и снова указал на отдалённую рощу.
— Наше тяжёлое орудие. Стреляли по этому.
— По тому, что ничего не значит?
— Как бы то ни было, именно туда.
Мужчины замолчали и снова припали к биноклям. «Уже сумерки» — заключил, наконец, лейтенант. Он поднялся на ноги.
— Я бы немного подождал, — попросил корреспондент.
Лейтенант покачал головой.
— Ничего не увидим.
Он извинился и пошёл назад, к траншее, где его маленький отряд — ловкие, дочерна загорелые солдаты — травили вечерние байки. При виде офицера люди деловито засуетились. Корреспондент поднялся, бросил взгляд назад, на полминуты отвернулся к загадочным деревьям и снова поворотился в сторону лагеря.
Он размышлял: чёрное в рощице, выстрел по миражу — что бы это ни было — из тяжёлого орудия — как примут редактор и читатель эту историю? Занимательно ли для публики?
— Хоть тень интереса за десять дней, — подумал репортёр. — Впрочем, нет. Я напишу другую статью: «Война выдохлась?»
Он оглядел тёмную путаницу траншей — одна над другой, лишь начатые, и грозные, готовые, оборудованные. |