Тай закрыл глаза и уронил голову на грудь.

Будь оно проклято! Он должен был сказать Дженни, что любит ее. Сказать это им обеим. Потому что, когда он смотрел, как они уезжают, он распознал правду. То же было у него и с отцом. Старик должен был умереть, прежде чем Тай понял, что любил его. Теперь понадобилась его собственная смерть, чтобы до него дошло то, против чего он боролся несколько недель.

Будь оно проклято! Он должен был им сказать. Выразить словами.

Пистолет выпал из руки Тая, и он повалился на бок.

Дженни ехала до заката, потом настала ночь. Грасиела расслабилась и спала у Дженни на груди. Порой усталость брала свое, и Дженни начинала дремать, почти тотчас просыпаясь, как от толчка, и гадая, сколько же она так продремала. Наконец на заре она почувствовала запах деревни и повернула к востоку.

Всего около дюжины домишек вокруг заросшей, сорняками так называемой площади и покрытого трещинами фонтана, который давно перестал функционировать. Что ж, этого достаточно. Спешившись перед первой же хижиной, Дженни похромала к грубо сколоченной двери, шатаясь от усталости.

— Я нуждаюсь в помощи, если вы будете так любезны, — обратилась она к мужчине, выглянувшему из двери. — У меня есть деньги, сеньор, я могу заплатить, но мне нужна помощь.

Он внимательно поглядел на ее покрасневшие глаза, на измятые, в пятнах крови жакет и юбку, потом обратил внимание на приникшую к конской гриве Грасиелу.

И отворил дверь.

— Мой дом — ваш дом, сеньора.

— Благодарю вас, сеньор, благодарю. Это мой ребенок, — сказала Дженни, обессиленно прислонившись к притолоке. Мужчина окликнул кого-то в доме, и на порог вышла женщина, с откровенным любопытством поглядевшая на Дженни, прежде чем подбежать к Грасиеле, снять ее с лошади и внести в дом.

Первым делом Дженни проследила, чтобы Грасиелу умыли и покормили. Сеньора Гонсалес подала еду и ей, но Дженни к ней не притронулась, а увела сеньора Гонсалеса во двор, освещенный ранними лучами солнца.

Она рассказала ему о Тае, и голос у нее дрожал.

— До того места, где мы его оставили, около полутора дней пути. Ему нужен лекарь, понадобятся и носилки, чтобы его довезти.

Сеньор Гонсалес пощупал деньги, которые Дженни втиснула ему в ладонь. Потом кивнул и пошел от нее прочь, к площади, которая при ярком свете дня казалась еще более заброшенной, чем в сумраке рассвета.

Вначале Дженни было решила, что подождет, пока сеньор Гонсалес вернется с Таем. Именно этого ей хотелось. Потом голова у нее прояснилась, и она сообразила, что если будет пользоваться гостеприимством этих людей в течение трех дней, то истощит все ресурсы деревни.

Тем не менее, если бы она была уверена, что мужчины деревни привезут Тая живым, ничто на свете не заставило бы ее уехать.

Но она не вынесла бы, если бы они привезли его тело. Она хотела помнить его таким, каким знала, — полным жизни человеком, в чьих глазах танцевал огонь, мужчиной, от одного лишь прикосновения которого она упала на колени. Мужчиной твердым и опасным, однако способным на удивительную нежность, вором, укравшим ее любовь, о возможности которой для себя она и не подозревала.

К черту! Он посмеялся бы над тем, что у нее глаза на мокром месте, над ее слабостью. Дженни насухо вытерла глаза обеими руками. Она должна была быть сильной ради Грасиелы. Грасиела тоже любила его.

Покончив с едой, от усталости не разбирая ее вкуса, Дженни забралась в один гамак с Грасиелой, и они лежали, обняв друг друга, пока девочка, наплакавшись вволю, не уснула. В конце концов уснула и Дженни и проспала до окончания жаркого времени дня.

Дженни купила новую одежду у сеньоры Гонсалес и повозку у какого-то старика, который онемел при виде количества песо, положенного ему на ладонь.