Папа говорил: «Знаешь, малая, руль, словно спасательный круг. Держишься за него, и уверен, что все возможно. Все в твоих руках».
* * *
Оказалось, он заснул за рулем, закрыл глаза, а дорога вильнула в сторону…
Мачеха сказала: «Судьба», позвала адвоката и стала отвоевывать наследство.
Друзья сказали: «Поможем», отпаивали Женю валерьянкой и коньяком, отвлекали разговорами и рычали на Ираиду, словно надежные дрессированные псы.
Мама сказала: «Ты должна быть сильной!» Она всегда четко знала, что должна ее дочь. Потом она пообещала приехать — «ведь тебе нужна поддержка» — но не приехала. Наверное, из Лос-Анджелеса в российскую глубинку добраться было непросто.
Мама не любила трудностей.
Женька же не сказала ничего. В горле прочно обосновался какой-то странный тугой комок, и все слова застревали в нем, и было совершенно безразлично, вырвутся они когда-нибудь на свободу или нет. Еще болели глаза, будто кто-то на них постоянно давил. И, кажется, сердце разучилось биться в положенном ритме, закатилось в неведомую глубь, съежилось и принялось оттуда монотонно скулить.
«Что еще за ерунда?!», сказал бы папа. И встряхнул бы Женьку за плечи. Но папы не стало.
А саму себя трясти было не удобно.
Кое-как Женька ползла несколько месяцев от «не верю!» до «надо жить!». Через «не могу», «не хочу» и «не буду». Дорога — единственное, что связывало с отцом, — почти бездумная, машинальная потребность двигаться. Инстинкт, если хотите.
Он ее спас, этот самый инстинкт.
Женя уехала на Шушике в Москву. Шушика она очень любила: во-первых, это был папин подарок, во-вторых, это был настоящий волк в овечьей шкуре. Снаружи ее «мицубиси лансер» выглядел обычной небольшой машинкой, этакой невинной штучкой, белой и пушистой. Гладкие бока, коротенькое туловище, буквально скользящее пузом по дороге, мягкие, глубокие сиденья. Лишь острая мордашка придавала Шушику сходство с упрямым подростком, всегда готовым на колкость.
А под капотом билось отважное сердце, скрытая мощь сумасшедшего форсированного двигателя.
В общем, Шушик мог с полным правом считаться истинным борцом и работягой. Женя не знала, что бы без него делала. А так — накопит на квартиру, спрячется там и начнет новую жизнь. Правда, Женька с трудом представляла себе, что это значит — новая жизнь. По крайней мере, звучало очень привлекательно. И ничего конкретного.
Главное — не думать и не вспоминать. И не мечтать, а что было бы, если бы… Это «бы» переворачивало весь мир вверх тормашками.
Так что, виват тебе, новая жизнь в собственной укромной берлоге, куда не доползут боль и страх.
А пока боль находит открытые места и жалит без промаха. Боль говорит голосом незнакомца, но папиными словами.
— Малая, ты что, заснула?
И некуда, некуда от этого деться! А Женька-то думала, что надежно укрыта от воспоминаний.
Все в твоих руках, сказал бы папа.
И Женька дрожащими пальцами вытащила баллонный ключ из багажника.
— Вот, держи, — прошептала она и постучала легонько по согнутой спине пассажира.
* * *
Тот резко развернулся и едва удержался на ногах. Взгляд у него был растерянный, словно он увидел вовсе не то, что ожидал.
— Это баллоник, вы просили, — напомнила Женя, тыча ключом ему под нос.
— Да, да, спасибо, — пробормотал Илья. Вообще-то, прилаживая домкрат, он напрочь забыл, что возится с чужой машиной. Ему давным-давно не приходилось ездить на такси или на попутках, и уж тем более менять чьи-то колеса.
И малой он называл сестру. |