— Значит, вы дали ей визитку, — подытожил он наконец. — Почему вы это сделали?

— Я же сказал — девушка выглядела несчастной и напуганной.

— А вы у нас, выходит, защитник обездоленных? — Фраза звучала издевательски, и Мономах начал закипать.

У него выдался на редкость утомительный день, он устал и мечтал поскорее оказаться дома. А этот Мартынюк имел наглость задавать дурацкие вопросы, всем своим видом демонстрируя недоверие к каждому его слову! Но прежде чем Мономах успел вспылить, опер, видимо, почувствовал, что зашел слишком далеко, и переформулировал предыдущий вопрос:

— Владимир Всеволодович, что заставило вас решить, что девушка в поезде нуждалась в помощи?

— Я заметил синяки у нее на шее, — ответил Мономах, вспоминая свои тогдашние ощущения. — Она прикрывала их, но я все равно увидел.

— Считаете, это говорит о домашнем насилии?

— Вполне вероятно, но утверждать не могу, это всего лишь предположение. Девушка вела себя странно, при каждом звуке вздрагивала и оборачивалась.

— Как вы смогли бы ей помочь? Раз дали визитку, значит, что-то было у вас на уме?

— В больнице работает психолог, хороший специалист. К нам порой поступают пациентки в тяжелой жизненной ситуации, и она оказывает поддержку. Я подумал… Но вы так и не сообщили, что случилось с девушкой?

— Она попала под машину.

— Но вы же сказали…

— Четыркину доставили в вашу больницу, в травматологическое отделение. Ее пытались спасти, но, как сказал хирург, травмы оказались несовместимы с жизнью. Свидетели утверждают, что девушка не сама бросилась под автомобиль — ее толкнули.

— Кто?

— Парень в толстовке с капюшоном, по словам очевидцев. А случилось все у вашей больницы вчера вечером. Теперь понимаете, почему меня заинтересовала ваша карточка, найденная в вещах Четыркиной? Она приходила к вам.

— Ко мне?!

— Доктор, а что вас так удивляет, вы же сами дали ей визитку! О чем вы говорили?

— Да не говорили мы, я ее не видел!

— А вот работники больницы утверждают, что она получала временный пропуск, чтобы пройти в ваше отделение.

— Неужели? — Мономах растерялся. — Но я… мы не встретились! Во сколько это было?

— Если верить журналу выдачи временных пропусков, в шесть тридцать.

— К этому времени я уже ушел. Это можно проверить.

— Непременно. Значит, говорите, Четыркина приходила, но вас не застала?

— Я не так говорил. Я сказал…

— Да помню, помню! Ладно, доктор, на сегодня мы закончили. До встречи. Кстати, на тот случай, если вы не в курсе: жертва была беременна.

— Я же звонил тебе и даже писал, предупредить пытался! — с укоризной качал головой Гурнов, провожая Мономаха в трупохранилище.

— Ну извини, я на операции был! — огрызнулся тот. — Значит, Мартынюк с тобой разговаривал?

— Ничего путного я ему сказать не смог: вскрытие как вскрытие… ну, за исключением плода, разумеется.

— Почему не удалось спасти?

— На третьем-то месяце?

— А сама от чего умерла?

— Видишь, как бывает: хоть и произошло все у самой больницы, хоть и помощь вовремя оказали, а вот поди ж ты… — Гурнов махнул рукой, словно сердясь на кого-то. — Шансов у девчонки немного было: позвоночник на честном слове держался, множественные переломы конечностей…

— Что известно о водителе?

— Шутишь? Он рванул оттуда, как будто за ним черти гнались!

— Оставил девочку помирать?

Гурнов развел длинными, словно крылья цапли, руками.