|
Надо только, чтобы ты вел себя как следует. Я так боюсь, что глупая ненависть к Черчу помешает твоему будущему. Ведь я беспокоюсь только за тебя. Я хочу, чтобы тебя оценили по заслугам. Наконец-то к тебе пришла возможность чего-то добиться, проявить себя! Тогда мы будем счастливы. А все эти дурацкие фантазии насчет Черча надо бросить — они тебя только сломают, погубят, оставят ни с чем. С пустыми руками, Скотти!
— Ты думаешь, я могу позволять, чтобы преступная ошибка Черча исчезла из памяти людей, как дым? — Да, думаю. Все это теперь не имеет значения. — И это говоришь ты? — Да, это говорю я. Я не могу простить Джеку Черчу того, что он сделал, но я могу об этом забыть. И я должна об этом забыть. И ты тоже. Ты теперь для меня все. Неужели ты этого не понимаешь? — Понимаю. Не волнуйся. — Как же я могу не волноваться. Ты подумай, как все у нас может быть хорошо! Прости, что я так настойчиво об этом говорю, но я ничего не могу с собой поделать. Не могу. Ведь я отдаю тебе все, Скотти… Если бы ты только знал… Он успокоил ее. — Ладно, — сказал он вдруг. — Я все равно ничего не могу решить. Я тебе говорил: Черч для меня — это не просто головотяп, который угробил двадцать человек. Но я и сам не знаю, с чего мне начать. Ты права. О Черче я могу забыть. Кажется, я должен буду о нем забыть. — Да, должен! И я знаю, что ты так и сделаешь. — А кому-то ведь полагалось бы с ним расправиться, и уже давно, — сказал он с горечью. — Хотя бы с ним одним. Не то будешь чувствовать себя таким ничтожеством… — Я тебя понимаю. Но ты должен все забыть. Все, с самого начала. И притом теперь ведь не Черч, а генерал Уоррен заботится о твоем будущем… — Да. Надо завтра сходить к Уоррену. — Тебе же он нравится. Я знаю, что он тебе нравится. Не думай о Черче. Он — ничто. — Ладно. Ладно. С этим делом покончено. — Вот видишь! Какой ты благородный, Скотти! Дорогой ты мой, родной… Вот видишь, как нам хорошо, как мы будем счастливы!
Часть третья «В смерти?»
20
Он знал, как они счастливы и как они могут быть счастливы. Об этом он думал на заднем сидении старенького такси, которое вел полуслепой шофер в галабии. Шофер отчаянно пытался вовремя заметить невидимые ему препятствия, которые грозно двигались впереди или еще более грозно преграждали ему путь. Люси была права, рассуждал Скотт, когда говорила, что любовь — это щедрость. Если в любви есть хоть какой-то смысл, он — в душевной щедрости. Самый действенный из глаголов — отдавать. Но кому нужны эти рассуждения? Он ведь и сам ей сказал, повторяя слова Вильяма Блейка (Скотт покраснел, вспоминая, что он произнес их вслух): Любовь щедра, невидима для глаз и нема. И Люси щедра. Он вдруг почувствовал, как его заливает горячей волной, как в нем поднимается дрожь. Странное состояние для визита к Уоррену! Чтобы успокоиться, он нагнулся и стал смотреть туда, куда смотрел шофер. Но расстояние между ними в этом старомодном лимузине было так велико и напряжение, с каким шофер вглядывался в подстерегающую его на каждом шагу судьбу, было так страшно, что он снова откинулся назад. Хорошо бы поделиться своими мыслями с Уорреном. Он его поймет. Застенчиво отведет глаза и, с трудом разжимая губы, скажет: «Да, это верно. Любовь — только тогда любовь, когда ей ничего не жалко. Можно, конечно, найти и более приемлемую формулу…» Зря он морочит себе голову такими мыслями. — Йа оста! — крикнул он шоферу. — Остановитесь где-нибудь здесь. |
